Читать книгу "Жаркое лето - Степан Степанович Бугорков"

по плечу. — Гвоздь, ты слышишь, как сержант нас верно вычислил? Это же надо! Новый знаменитый граф Калиостро объявился, такому только в Одессе-маме в цирке выступать... Может, паря, ты сам одессит?

— Нет, хлопцы, в Одессе я ни разу не был, не довелось позагорать на южном солнце, покупаться в море, а мечта об этом в душе жила...

Никита сделал две глубокие затяжки, отбросил далеко в сторону окурок и, почувствовав внимание неизвестных, продолжал:

— Работал я, братцы, до войны в родной Полтаве, в тресте «Зеленстрой» уполномоченным по реализации плодово-ягодных саженцев. Есть такая должность, не пыльная, а добычная. Жизнь у меня, братцы, была всем на зависть. Да, Никиту Задорожного вся Полтавщина знала. За саженцами к нам со всей Украины садоводы стекались, приезжали и ваши земляки — одесситы. Веселые люди, скажу я вам, с такими не заскучаешь. Бывало нагрянут с шутками-прибаутками да песнями веселыми — сама земля под ногами ходит, в пляс зовет — таким людям все лучшее отдашь, чтобы счастливы были...

В это время земля вдруг затряслась мелкой дрожью. Из леса долетел протяжный паровозный гудок: все поняли, что на запад спешит тяжелый эшелон.

Собеседники замолчали, вслушиваясь в надрывный рев гудка.

— Бежит, р-а-ботяга! — восхищенно воскликнул широкоплечий, кивая головой в сторону железной дороги. — Подмогу нашим везут, чтобы еще сильнее фрицев лупили!

Он встал на колени, прижался ухом к земле и долго вслушивался в эхо удаляющегося поезда. Вскоре все стихло.

Протягивая Никите сухую сильную руку, широкоплечий дружелюбно сказал:

— Ну что ж, давай знакомиться, ты мне, сержант, начинаешь нравиться, ей-богу! Меня величают Фимой Лиманским, одесские друзья зовут Карузой за несравненный голос. Отбыл двухлетний срок наказания в известной киевской Лукьяновке, и вот уже две недели, как освобожден из-под стражи по случаю войны, не досидев до срока три месяца. Выпустили меня домой, документы выдали правильные, с ними везде дороги открыты. Не бойся, я не грабитель с большой дороги и не убийца, мокрое дело ненавижу всей душой. Я профессор по очистке богатых квартир. Так сказать, медвежатник, а попался случайно на краже автомобильных покрышек, бес попутал... А это мой друг Гвоздь, — хлопнул он по плечу соседа, — мы одного поля ягоды. Он тоже коренной одессит, высший специалист по отмычке сейфов. Гвоздь, протяни руку сержанту, будь интеллигентным человеком.

Никита облегченно вздохнул: так вот с кем свела его судьба в этом ночном поле. Этим бродягам, видно, надоело жить с большевиками. Все у них сломано. Такие готовы мстить Советам без зазрения совести. Надо только их направить в нужное русло, могут пригодиться... Надо же, первые встретившиеся ему здесь люди и какие подонки! Это же находка!

— Гвоздь, доставай нашу скатерть самобранную, за хорошее знакомство с сержантом не грех по чарке пропустить, — вдохновенно сказал Фима.

Порывшись в затхлой соломе, Гвоздь извлек пузатый кожаный портфель. Щелкнули замки — и на свет божий появилась солдатская фляга спирта, свежие огурцы, украинская домашняя колбаса, остро отдающая чесноком. Гвоздь все это неторопливо разложил на расстеленный рушник.

Все трое поудобнее уселись вокруг скатерти-самобранки. Фима достал из портфеля металлические стаканчики, входившие один в другой, как матрешки, разлил бережно из фляги спирт.

— Выпьем, сержант, за знакомство, — сказал он тихо, — и за дружбу. Она в любом деле незаменимая вещь...

Никита жадно глотнул палящую влагу и почувствовал, как перехватило дыхание. Он широко раскрыл рот и быстро потянулся к зеленому огурцу.

— Хорош напиток, — крякнув, пробасил Фима, — душа сразу заговорила...

Закусывали молча, с хрустом поедая свежие огурцы, колбасу.

— Вторую поднимем за удачу на фронте, — сказал Фима, наливая спирт в стаканчики. — За победу нашей Красной Армии над проклятыми фашистами.

Никиту всего передернуло от этих слов, но он не подал виду. Он не знал: всерьез ли говорит Фима или шутит и как ему отнестись к его словам. Ведь он-то думал об этих людях совсем иначе...

После второго тоста захмелели, закусывали не торопясь, потянуло на беседу.

— А мы, сержант, за шпиона тебя приняли, — забасил Фима, смачно прожевывая колбасу. — Хотели схватить и к властям привести. Думали — попался голубчик, никуда не уйдешь.

«Неужели вот так ни за что ни про что могли пристукнуть? — подумал Никита. — Да с ними надо быть настороже».

Заря чуть-чуть заалела, на ее фоне еще резче выделялась темная стена леса. Никита заметил: одурманенные алкоголем головы его случайных знакомых тяжелил сон. Было видно, что они еще до этого изрядно выпили.

Захмелевший Фима, раскинувшись на соломе, глядел в небо на уже бледневшую Венеру и тихо, мечтательно говорил:

— Вот она, Венера — звезда влюбленных и моряков. Мою любимую женщину тоже звали Венерой. Она была дерзкой, красивой одесситкой, звезда Аркадии. Отец ее — моряк Морфесси, обладатель самого длинного носа в городе, был расстрелян за махинации с валютой. Мать — крымская татарка с тонкой осиной талией и широкими бедрами стамбульской одалиски, торговала пивом в портовом ларьке. Тетю Фатиму знала вся Одесса... Рыбаки Пересыпи, Ланжерона, Молдаванки, моряки с океанских кораблей сходились к ее ларьку, как к своему родному дому...

Фима замолчал, затянувшись папиросой, вздохнул и продолжал:

— Любил я свою Венеру, ох, как я ее любил! Мы были замечательной парой. Вся Одесса любовалась, когда в парке «Аркадия» выходили с ней танцевать. Это была феерия, опера «Кармен». Венера взяла от матери тонкую талию, а от папаши — страсть к морю. Когда она, бронзовая от загара, появлялась на берегу, ей отдавали салют гудками все корабли в порту. И вот финал. Нет больше ни оперы, ни одесской Венеры. Она проходила со мной по краже автомобильных покрышек с базы облторга. За одну ночь мы вывезли со склада две автомашины этого дефицита и надежно укрыли его в тайниках каменоломен. Но через два дня милицейские ищейки напали на след, и все было кончено, запираться не было смысла. Я уже в тюрьме узнал, что моя королева находится в лагере под Кокчетавом и работает в столовой посудомойкой...

Фима замолчал, зло выругался и сплюнул.

— Да, жизнь ваша, как в романе, прошла с трагическим финалом, — сочувственно заговорил Никита. — Дивно все это. Слушаю со стороны, и ужас берет. Но ты не горюй, друже, еще вся жизнь впереди, найдешь свое счастье под луной, надо только верить в себя, в свои силы...

— В такой карусели, что кругом завертелась, сейчас главное голову на