Читать книгу "Восстание - Иоганнес Арнольд"

и каменотес Мартин Грегор вошли в гостиную Шрайтера. Пляйш ожидал увидеть здесь беспомощных, отчаявшихся людей: ведь Шрайтер по-прежнему оставался тестем Готенбодта. Когда же Пляйш вошел, то едва заметил Шрайтера: скорчившись, хозяин дремал в полупьяном состоянии в кресле. У остальных присутствующих был тоже полусонный и полупьяный вид. Эта картина могла стать завтра характерной для всего города, если не помешают какие-то события. А тому, кого Пляйш выбрал себе в союзники, было сейчас все нипочем. Конечно, через несколько дней он протрезвеет, но полностью вряд ли избавится от всего этого угара. Да к тому же, видимо, и поздно, ибо все, что могло произойти, уже свершилось.

Таллер на ощупь сделал несколько шагов назад и прислонился к стене, на которой висела картина с изображением умирающего солдата. Картина была написана маслом каким-то местным художником, у которого, несомненно, был талант. Прислонившись к стене, Таллер сунул руку в карман и сразу же почувствовал металл пистолета. Вспомнил почему-то о дурацкой картине, висящей над головой.

Пляйш проговорил с усмешкой:

— Не надо меня бояться. Я — священник.

Лисса Готенбодт сказала:

— Вы давно не были у нас, господин священник. Мы всегда были рады вам.

Шрайтер заворочался, открыл глаза, сладко зевнул, посмотрел по сторонам и, увидев Пляйша, Грегора и Таллера, попытался вспомнить, находились ли они здесь раньше, когда он только принимался за бутылку. Хмель у него прошел, но, когда Шрайтер встал, его еще водило из стороны в сторону.

— А, патер!

Пляйш почувствовал антипатию к себе со стороны мужчин, да и Лисса говорила так скорее из-за приличия, чем из-за уважения к нему. Пляйш хорошо видел их лица. Озаряемые свечами, они то светлели, то вновь становились темными. Причем в тени их лица казались не столь обезображенными страхом.

— Господа, — начал священник, — война идет к концу. Нам терять нечего… — И в таком духе Пляйш продолжал дальше, подчеркивая, что в трудную минуту все должны сплотиться, стоять друг за друга. Говорил он с пафосом и тем громовым голосом, который, подобно громыханию по мостовой пивной бочки, потрясал церковную кафедру и заставлял верующих думать только о молитве и покорности, грозно предостерегая отступников и побуждая к действию равнодушных.

— Я располагаю точной информацией, — продолжал он, — что нашу судьбу будут завтра решать люди, под властью которых мы не в состоянии будем жить. Я думал, что коммунисты уничтожены. Да и вы так думали! — Он посмотрел по сторонам, стараясь поймать чей-то взгляд, но ему это не удалось. — Не отрицайте, вы верили в это! Однако те, кого мы считали мертвецами, готовят восстание! Они вооружаются! Они ничему не научились. Они хотят кровопролития, чтобы утвердить свое господство.

Таллер подумал: «Вот плетет». Лисса Готенбодт нахмурилась, хотя этого никто и не заметил.

Шрайтер закурил сигару. Попыхивая ею, он искоса поглядывал своими маленькими глазками на священника, затягивался и пускал большие клубы дыма.

Каменотес Мартин Грегор стоял у двери. Он не сел, хотя Лисса и предложила ему стул. Его руки висели как плети. Никто и не предполагал, что он лишь ждал случая, чтобы удрать из этой прокуренной комнаты.

Шрайтер, кряхтя, спросил:

— Как вы думаете, господин священник, что мы должны делать?

— Достопочтенные жители города должны сами распоряжаться своей судьбой. Право на самоопределение — это вид демократии, и этим правом, как я себе представляю, мы должны воспользоваться.

Таллер засмеялся. Пляйш нарочито громко повторил, повернувшись к Таллеру:

— Да, да, это вид демократии!

Шрайтер стряхнул с сигары пепел и задумался. Есть ли какая выгода связываться с этим Пляйшем? Лошадь? Бензин? Или грузовик? А может, несколько грузовиков за счет вермахта? Не исключено. Демократия ему, конечно, нравилась. Демократия разжигала пустые споры в городском парламенте. Демократия также давала право подать жалобу на оскорбителя в суд. Приговоры, конечно, иногда выносились, но гораздо чаще дела прекращались по причине своей незначительности. Шрайтер вспомнил случай из истории подобной скандальной демократии. Это началось в тридцать первом году и продолжалось целых два года: дебатировали о том, куда проложить за счет городской казны водопровод — к одному из переулков или на конюшню. Нацисты, захватив власть, сразу решили эту задачу… Так принесет ли ему все это выгоду?..

Таллер размышлял: «Главное — не допустить прихода в город русских. Правда, пока нет признаков, что они войдут в него. Но и американцы не должны болтаться по улицам Вальденберга».

— Я думаю, — вслух произнес Таллер, — что для защиты демократии вам необходим вооруженный отряд.

— Никаких солдат! — мгновенно парировал священник Пляйш. — Никто не должен нас упрекнуть в том, что мы продолжаем войну, хотя иметь отряд было бы и не так плохо. Нет, нет, никаких солдат! Ни в коем случае!

Таллер пожал плечами и про себя подумал: «Только не в этой халупе решать подобные вопросы. Стоит мне рассказать обо всем этом Херфурту, как он сразу же прикажет…»

— Что я должен делать? — спросил Шрайтер.

— Наш бургомистр — член нацистской партии, но он не скомпрометировал себя. Я попрошу его взять на себя руководство местным полицейским отрядом. Этот отряд будет действовать в соответствии с нашими указаниями. А вы, Шрайтер, потолкуйте с людьми, кому, на ваш взгляд, можно доверять, и попросите их держать связь с нами. Но только спокойно, без паники!

— А что я буду иметь от этого? — спросил Шрайтер.

— Ничего.

Шрайтер опустил голову.

— А меня оставьте, я пас, — раздался от двери из полумрака голос каменотеса Мартина Грегора.

Пляйш только сейчас вспомнил, что в комнате есть и посторонние. Священник явно испугался. Ведь то, о чем он говорил, не было предназначено для посторонних ушей, и в особенности для каменотеса. Пляйш вплотную подошел к Грегору, долго и пристально сверлил его взглядом, как бы убеждаясь еще раз в том, что это было сказано действительно не для каменотеса, а затем сказал:

— Вы останетесь!

Грегор, сделав пол-оборота, схватился за дверную ручку, но Пляйш преградил ему путь.

— Сначала вы предали их, — сказал Пляйш, кивнув головой в сторону окна, — а теперь хотите выдать нас? Не выйдет! Вы останетесь здесь!

И Пляйш крепко схватил Грегора за руку. Каменотес не знал, что и предпринять. Он понимал опасность своего положения, но не хотел вырываться силой: ведь перед ним был не нацист, а священник.

Качаясь, к Грегору подошел Шрайтер. Глаза его налились кровью, верхняя губа обнажала уродливые зубы. Резко оттолкнув священника, он схватил Грегора и вытащил его на середину комнаты. Напрягаясь и кряхтя, он потряс Грегора и прокричал:

— Кучер Шрайтер был когда-то дрянью, но ты еще дряннее!

И Шрайтер дважды ударил Грегора по лицу. Каменотес