Читать книгу "Обрывок реки - Геннадий Самойлович Гор"

не столько работают, сколько существуют.

Их медлительность передается моему перу. И я пишу, как они работают.

Но где же старики, да и не только старики? Где остальные колхозники? Здесь только одна молодежь. «Неужели остальные, – думаю я со страхом, – ушли? Не может быть. Женщины пришли, мужчины ушли. Так не бывает».

И я спрашиваю у молодежи:

– Где остальные? Где старики?

– Каждый у себя, – насмешливо отвечает мне какой-то паренек.

Над кем он посмеивается: над стариками или надо мной? Наверное, над стариками. Но что это значит «каждый у себя»? Что это значит?

Я выбираю левую сторону, иду налево, по черному вспаханному полю. Ничего, кроме вспаханного поля! Я смотрю на небо, и оно кажется мне вспаханным. Под вспаханным небом по вспаханной земле я иду под солнцем. Солнце заменяет мне шляпу. Но вот ноги мои на траве, запаханная земля кончилась и начинается невспаханная.

Я вижу маленький участок, и маленький старичок на маленькой лошадке пашет маленькое поле.

«Единоличник», – думаю я.

Я прохожу несколько шагов, и снова маленький участок, и такой же маленький старичок на маленькой лошадке пашет маленькое поле.

«Снова единоличник», – думаю я.

Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок, и такой же маленький старичок пашет на маленькой лошадке маленькое поле.

«Еще единоличник», – думаю я.

Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок, и такой же маленький старичок на такой же маленькой лошадке пашет маленькое поле.

«Что за черт, – думаю я. – Такое же поле, такая же лошадь, такой же старичок. Может быть, я хожу вокруг одного и того же поля и вижу одного и того же старичка. „Леший водит“».

Я осматриваю старичка: нет, не тот, у предыдущего была борода седая, а у этого только с проседью. У того была рубашка синего цвета, а у этого только с просинью.

И я высказываю свою мысль.

– А я думал, что земля-то колхозная?

– А чья же больше, – отвечает мне старичок, – конечно колхозная.

«Как же так, – думаю я, – не стал же колхоз сдавать свою землю в аренду единоличникам. Это же невозможно. Но почему? Почему?..»

Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок, и такой же маленький старичок пашет на маленькой лошадке маленькое поле.

«Тот самый, – размышляю я и всматриваюсь, – нет, не тот. У предыдущего лошадь была вороная, а у этого каряя. Не тот».

И я спрашиваю его о том, о чем уже спрашивал предыдущего:

– А я думал, что земля-то колхозная?

– А чья же больше, – отвечает мне старик прежним голосом, – конечно колхозная.

«Что за черт, – думаю я, – ну конечно тот. Тот же голос, тот же ответ, только лошадь другая. Не переменил же он лошадь, пока я ходил».

И я спрашиваю его:

– Скажите, вы сегодня всё на одной лошади пашете или меняли ее?

– Всё на одной. Зачем же менять?

Но потом он подумал и вдруг рассердился, вообразив, что я его заподозрил в чем-то нехорошем.

– Зачем менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять.

Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок, и такой же маленький старичок на маленькой лошадке пашет маленькое поле.

Я спрашиваю его, как и предыдущего:

– А я думал, что земля-то колхозная?

– А чья же больше, – сердито отвечает мне старичок прежним голосом, – конечно колхозная.

«Что за черт, – думаю я, – ну конечно тот».

Тот же голос, тот же ответ, только лошадь другая. Не переменил же он лошадь, пока я ходил.

– Скажите, вы сегодня всё на одной лошади пашете или меняли ее?

– Всё на одной. Зачем же менять?

Но потом он подумал и вдруг рассердился, вообразив, что я его заподозрил в чем-то нехорошем.

– Зачем менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять?

«Тот. Тот же. Он самый, – подумал я, – и лошадь не та…»

Иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок. И такой же маленький старичок пашет маленькое поле.

Только хотел я его спросить:

– А я думал, что земля-то…

– А чья же больше, – уже отвечает он тем же голосом, – конечно колхозная.

«Что за черт», – хотел только подумать я… И хотел уже спросить, только заикнулся:

– Скажите, вы сегодня всё на одной…

А он уже отвечает:

– Всё на одной. Зачем же менять?

Потом подумал или сделал вид, что подумал, и вдруг рассердился, вообразив или сделав вид, что вообразил, что я его заподозрил в чем-то нехорошем.

– Зачем же менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять?

Тот же. Тот. Теперь я не сомневался, что тот. Но каким же образом я ходил несколько часов вокруг одного и того же мужика и не замечал этого?

Я оглянулся – и что же, позади я увидел множество маленьких одинаковых участков и на них множество пахавших мужиков. Они показывали на меня пальцами и посмеивались.

«Как же я не догадался оглянуться», – подумал я. И мне стало ясно: каждый последующий мужик слышал вопрос, который я задавал каждому предыдущему мужику, и ответ заготовлял заранее.

«Ай да единоличники, – подумал я, – хитрые мужички». И вдруг спохватился, что самого главного-то не узнал. Каким образом единоличники завладели колхозной землей.

Я подошел к одному из старичков и повторил свой вопрос.

– А я думал, что земля-то колхозная. – К моему удивлению, он посмотрел на меня без всякого удивления и ответил мне без всякой насмешки:

– А чья же больше, – ответил он, – конечно колхозная.

«Что за черт, – хотел было подумать я, – ну конечно тот», – но вовремя вспомнил, что мне уже известно, что не тот, и не подумал.

Я спросил:

– Что же, вам ее колхоз в аренду сдал, что ли?

Теперь старичок посмотрел на меня с явным удивлением и ответил с явной насмешкой:

– Колхоз не помещик и не кулак, – ответил мне старичок, – чтобы сдавать нашу землю нам же.

– Так это земля не колхозная?

– Колхозная!

– А вы единоличники? – спросил я.

– Откуда вы взяли, что мы единоличники, – сердито ответил старичок, – мы колхозники!

Теперь я понял всё. Так вот о чем мне говорила Катерина Оседлова, я припомнил также слова, сказанные мне в поле одним комсомольцем: «Каждый у себя». Теперь я понимал их смысл. Каждый у себя.

Старичок попросил у меня закурить и протянул руку за папиросой. Мне показалось, что все старички протягивали руки за папироской, каждый по руке. И я стал обходить их маленькие поля, угощать стариков папиросами. Я ходил целый день, пока не вышли все папиросы. И остановился – отдать