Читать книгу "Верхние Саванны - Жюльетта Бенцони"

— Сагоевата и Корнплэнтер? — пробормотал Жиль, сделав ударение на союзе «и». — Разве вождь племени Волков забыл, что Сажающий Маис отобрал у него жену?

— Вождь племени Волков мудр и никогда не станет ставить на одну доску интересы своего на-. рода и личные чувства. Отвергни он Союз шести племен — и снова начались бы межплеменные войны. К тому же Сагоевата никогда не считал, что Корнплэнтер виноват в том, что Ситапаноки покинула племя. Он любил ее, а раз любил, то предоставлял большую свободу. Может, еще потому, что уважал кровь последнего Сагамора на алгонкинов, которая текла в ее жилах. Сагоевата считал, что она вправе выбрать себе другого мужчину. Да и потом, какой смысл ссориться теперь, когда ее нет в живых…

— Действительно, великий мудрец, — прошептал Жиль, вызывая в памяти образ высокого человека со спокойным лицом, непроницаемый взгляд вождя племени сенека и его исполненную благородства речь. Выходцы из Старого Света многому могли бы у него научиться, хотя большинство европейцев сочли бы его всего лишь дикарем…

Шорох ветвей заставил друзей замолчать, но оказалось, это всего лишь лань возвращалась с водопоя.

— Скоро поднимется солнце, — прошептал Тим.

И действительно, туман стал розоветь, а скоро рассвело настолько, что уже можно было различить перед выстроившимися в ряд домами шесты, на которых болталось немало скальпов. Между основной частью поселка и жилищем вождя располагалась площадка, напоминавшая гумно с глиняным полом. В ее центре стоял полый ствол дерева, служивший барабаном, и ярко раскрашенный столб. К столбу был привязан человек, повисший на стягивавших его веревках.

Жиль и Тим встревоженно переглянулись.

Пленник у столба пыток не облегчал их задачи.

Оба по личному опыту знали: как только на востоке покажется светило, жертва будет предана быстрой или медленной смерти.

— К тому же он белый… — пробормотал Тим, подводя итог размышлениям своего друга и своим собственным. — Если мы сейчас вмешаемся, то о планах… тихого возвращения ребенка лучше забыть. Правда…

— Правда, ты не сможешь спокойно слушать, как вопит часами под ножом или в пламени твой собрат…

Сдвинув на лоб бобровую шапку, Тим принялся яростно скрести затылок, что означало у него крайнюю степень удрученности.

— Можно в крайнем случае пристрелить его издалека, чтобы избавить от мучений, но нам-то от этого не легче — нас так и так обнаружат.

— А если попробовать освободить его сейчас?

Вокруг ни души. Кажется, вся деревня спит.

— Если пленник — важная птица, они вчера весь вечер пили — праздновали, но, по-моему, доверять тишине не стоит — уж слишком в деревне пусто, словно все вымерли.

В самом деле, ни единого звука. Ни движения.

В окнах домов не было рам. Одни просто зияли черными провалами, другие закрывала бумага, на которой искусной рукой были нарисованы рыбы, птицы или символические изображения животных.

— Так что будем делать? — спросил Тим.

— Дойдем хотя бы до опушки. Нас все равно трудно заметить за сухостоем, лианами, за всем этим переплетением колючих кустарников и деревьев. Оттуда можно добраться до окраины деревни по маисовому полю.

— ..пока прямо на нас не выскочит десяток краснокожих дьяволов. Может быть…

Договорить он не успел. Словно повинуясь неведомому сигналу, деревня вдруг очнулась. Двери из дерева, оленьих шкур или просто из перевитой лозы распахивались одна за другой, и население радостно высыпало на праздник смерти, в который превратятся для них нескончаемые муки пленника.

С диким криком бросились мужчины, женщины и дети к глиняному помосту и встали там широким кругом, в центре которого оказались барабан и столб с привязанной жертвой, несмотря на неудобную позу, пленнику все же, по-видимому, удалось уснуть, и вот теперь он в ужасе жмурился, понимая, что подошел час его смертных мук.

Окружавшие пленника люди больше походили на дьяволов. Смуглые тела мужчин натерты жиром, они совсем голые, если не считать крохотного квадратного фартучка спереди и сзади. Головы выбриты наголо, оставлена лишь одна длинная черная прядь с привязанными к ней разноцветными ленточками, лица раскрашены черной, белой, красной краской, образующей узоры из квадратиков, кружков и ромбов. На ногах у них мокасины из темной кожи и высокие матерчатые гетры красного или синего цвета. На женщинах рубахи до колена, у молодых сзади мешок, концы которого завязываются на лбу, а в мешке по одному, а то и по два младенца.

Небо теперь стало ярко-красным, и дымки, тянувшиеся над крышами домов, за которыми катила свои коричневатые, гладкие, как зеркало, воды Освего, приобрели розоватый оттенок. Еще минута — и солнце зальет трагическую картину своими живительными лучами, став вопреки своей природе глашатаем смерти.

Руки Жиля крепче сжали мушкет, он заранее проверил заряд. Турнемин уже решился, если не останется ничего другого, всадить пулю в лоб худому пленнику, чье лицо невозможно было рассмотреть из-за большой седой бороды. Старик заметно дрожал, ожидая неминуемой смерти, но это не могло его спасти: ирокезы придумывали самые долгие и изощренные пытки как раз для тех, кто их боялся. Если они кого и миловали, то только за необычайную стойкость и мужество под пытками.

Восходящее солнце залило все вокруг своим сиянием, и тут распахнулись двойные створки дверей дома вождя, в сопровождении своих воинов на пороге показался Кионтвогки, более известный под именем Корнплэнтера или еще Хэндсамлейка , — он ни капли не изменился, и Турнемину даже почудилось, что время вдруг повернуло вспять.

Почти одного роста с бретонцем, вождь ирокезов был красив необычайно, красотой дикой, вместе с тем безмятежной, чему и обязан был последним из своих имен, а вид у него был впечатляющий.

На тело цвета светлой меди с великолепными рельефными мышцами — он специально их подчеркивал многочисленными серебряными украшениями — был наброшен пурпурный плащ, чуть ли не королевская мантия. Нечто вроде короны, тоже из серебра тонкой работы, сжимало его выбритую до макушки голову, а саму макушку украшал удивительный букет из волос и разноцветных перьев. Серебряные цепочки, такие длинные, что концы их падали ему на плечи, оттягивали необыкновенно длинные мочки ушей, а продевались они в отверстия, куда свободно мог пройти палец. На вид Корнплэнтеру было лет двадцать шесть или двадцать семь.

Вождь выглядел таким величественным, что Жиль, хоть и знал прекрасно его безумную жестокость и ненависть к своим белым собратьям, глядел на него как зачарованный, затаив дыхание. А когда Тим дотронулся до его руки, даже вздрогнул.

— Ребенок! — чуть слышно выдохнул американец. — Смотри…

Поглощенный созерцанием своего врага. Жиль не заметил, как рядом с Корнплэнтером появился мальчик, почти скрытый складками его плаща, — рука вождя лежала на плече ребенка. При виде сына, которому было теперь лет пять, сердце Турнемина сильно забилось, и он покраснел от гордости: никогда еще ему не приходилось видеть мальчика красивее. Словно статуя из золота.