Читать книгу "Мой ГУЛАГ. Личная история. Книжная серия видеопроекта Музея истории ГУЛАГа - Людмила Садовникова"

Я помню, еще Крупская[22] была жива в тридцать девятом году, жена Ленина[23], и я ей написал письмо, чтоб она сообщила, где мой папа. Ее секретарь сказала, что папа выслан в дальневосточные лагеря без права переписки. А я тогда спросил: «А когда он напишет?» — «Ну, как ему разрешат, так и напишет». Вот такие были ответы.

Через некоторое время и нас с мамой отправили в ссылку на десять лет в город Рыбинск. На сборы нам дали сутки.

Помню такой случай. Мама работала на механическом заводе вахтером, на проходной. А у нас украли карточки хлебные. Мы стали молиться. Господи, видишь, у нас нет ни кусочка хлеба. Мне давали по карточкам 400 граммов, а маме — 600. Килограмм давали двоим на день. Карточек нет — хлеба нет. А больше нечего есть. Нигде в магазинах ничего нет, ничего не купишь. Да и денег нет. Ну вот и молились Богу, чтобы дал кусочек хлеба. И вот что произошло, как мама рассказывала: «Сижу я на проходной, дежурю, смотрю, едет на санях хлебовоз, везет хлеб. А сзади два пацана прицепились к нему, к этому ездовому. Но он сидит впереди, а сзади стенка свободная. И полозья торчат, мальчишки на полозья встали, вырезали отверстие в стенке ножом и несколько буханок на снег бросили. А буханки тогда большие были. Схватили мальчишки по буханке и удрали». Мама смотрит, что еще одна буханка упала рядом, а другая — чуть подальше. Буханки лежат. Думает, приедет же ездовой, спохватится, что недостает у него по счету. Пусть и берет. Но так и не приехал до утра. Она взяла эти буханки, принесла домой. Такая была радость! Бог послал нам в нашу нужду кусочек хлеба. Я помню, одну буханку мы выменяли на кастрюлю. Кастрюли у нас не было, не в чем было варить первое. А вторую буханочку растягивали на неделю, пока не получили карточки. Вот такая история была. Бог не оставляет, если ты его любишь.

Вскоре началась война. Но вы знаете, все в руках Бога. Я могу ошибаться, конечно. Но не затем ли нас Бог выгнал из Питера в Рыбинск, чтобы мы от голода не умерли во время блокады? В Рыбинске и бомбежек почти не было. Несколько раз пролетал немец, сбили его. На площади потом показывали этот самолет. Я туда тоже ходил, смотрел. Нас напугали, что они в чешуе, с рогами. А потом как-то пленного увидел. Такой же мужик, как и наши. Только рыжий. Все, больше ничем не отличается. Ну, и так как-то себя убедил, что все это пропаганда.

Когда бомбили, люди страшно пугались, на стены лезли от страха. Помню такие картины: соседка в одной сорочке бегала по двору, обезумевшая от страха, не знала, куда ей деваться. Во время тревоги, бомбежек люди стали приходить к нам домой, спасаться. Мама у них спрашивала: «Почему именно к нам приходите?» — «С вами же Бог!» — отвечали.

Зимой 1948 года мама отказалась сотрудничать с НКВД, за это нас с ней разлучили, ее отправили в Новосибирскую область, на север Транссибирской магистрали, на торфоразработки. В другую ссылку.

После окончания техникума мне дали направление в город Брянск. Я стал работать на заводе «Дормаш». Я тогда писал всем, везде, в разные инстанции. Ворошилову, Берии[24] писал, добивался реабилитации, ну, а толку никакого не было. Но в один момент вызывает меня секретарь директора завода (у нас громадный завод, несколько тысяч рабочих) и говорит: «Арефьев, вам телеграмма». Ну, я взял телеграмму, прочитал, а это телеграмма от мамы, три слова: «Еду, радуюсь, мама» — и стал подпрыгивать от радости. Секретарша смотрит на меня в недоумении: «Арефьев, что с вами? Что случилось?» Я говорю: «Вам не понять созвучий песен нежных». Очень я рад был, что мама возвращается из ссылки. И вот мама ко мне приехала, устроилась заведующей гостиницей. От завода была гостиница для командировочных специалистов. Но после ссылки у мамы в паспорте был так называемый параграф номер девять, запрещающий проживание в больших городах, тем более в областных. А Брянск — это был областной город. И пришлось ей уехать. Устроилась она сторожем в парке в маленьком городке Тверской области — охраняла прогулочные лодки.

Я переехал в Москву, окончил курсы, получил специальность водителя. Работал в гараже на 600 автомобилей, он тогда стоял на месте храма Христа Спасителя. Я начал свою работу в тот момент, когда Сталин умер. На Красной площади гудели гудки, остановился транспорт. И вот вышел к водителям начальник нашей колонны и говорит: «Одна собака умерла, другая будет». Знаете, для меня это было как мечом по голове: как он мог сказать? На Сталина так сказать!

Оказывается, он когда-то рассказал про Сталина анекдот и отсидел 10 лет от звонка до звонка.

О приговоре папы… сейчас расскажу. Это где-то было в 58-м году.

Я пришел сюда, в Большой дом, говорю: так, мол, и так, Арефьев, у вас должно где-то быть в архивах его дело. Это мой отец, я хотел бы видеть. хоть знать, где его косточки находятся. Через двадцать минут приносит мне офицер папку со скоросшивателем. И вот я смотрю, какие же там обвинения. Да, отец занимался миссионерской работой. Он говорил людям, как я вам сегодня говорил, о Христе, о Законе Божием. Но какая же это контрреволюционная деятельность?

Мама, конечно, очень любила отца и всю жизнь очень горевала. На протяжении всей жизни (она умерла в 1969 году) разные люди, хорошие мужчины, предлагали ей руку и сердце. Пытались. Хорошие, положительные такие. Но она не соглашалась. Она ждала его живым. Что он придет, он приедет. Коленька придет. А Коленька — в Левашово.

Церковники и сектанты

Семья Олега Арефьева испытала на себе всю тяжесть антиирелигиозной политики советской власти в 1920–1930-е годы. С 1917 года власть последовательно искореняла религию, считая ее несовместимой с марксистско-ленинской идеологией. Пик борьбы с верующими пришелся на 1929 год. В апреле 1929 года в советской печати было опубликовано постановление ВЦИК «О религиозных объединениях», в соответствии с которым закрывали церкви, арестовывали их служителей и фактически пресекалась всякая церковная деятельность евангельских общин, в том числе и реформационного движения Адвентистов Седьмого Дня. В Резолюции II Всесоюзного съезда воинствующих безбожников, состоявшегося в апреле 1929 года, адвентисты, баптисты, евангельские христиане и методисты были объявлены особо опасными религиозными организациями, а их руководители — агентами шпионских организаций международной буржуазии. Христианские служители лишились избирательных прав, что влекло за собой увольнение со службы, лишение пенсий, потерю права пользоваться кооперацией, лишение хлебного пайка и т. д. Репрессивная кампания начала 1930-х годов привела к арестам как лидеров и отдельных членов движения Адвентистов Седьмого Дня, так и целых общин. Период Большого террора 1937–1938 годов стал самым тяжелым временем для верующих. Основанием для массовых репрессий послужил секретный оперативный приказ НКВД СССР № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» от 30 июля 1937 года. В приказе перечислялись враждебные для советской власти «элементы», включая «в прошлом репрессированных церковников и сектантов», предписывалось «самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов». В целом на основании этого приказа с августа 1937 по ноябрь 1938 года было репрессировано более 770 тысяч человек, из которых 390 тысяч человек были казнены, 380 тысяч отправлены в лагеря ГУЛАГа. Среди всех репрессированных «церковники и сектанты» составили 50 769 человек, то есть 6,6 %.