Читать книгу "Американец - Массимилиано Вирджилио"

Весной 1974 года за рекомендациями для молодого студента-экономиста, сына слепого на один глаз бывшего железнодорожника и домохозяйки, большой любительницы шипучки, отправился мой дедушка по материнской линии, в миру Тонино Гарджуло, оптовый торговец мясом из Романьи, симпатизирующий доротейцам. Как только был объявлен конкурс на замещение двухсот одиннадцати должностей в банке, он прихватил с собой пять килограммов бифштексов и заявился в кабинет нужного депутата.

Завершая недолгую беседу, во время которой он вспотел и потому опасался, как бы не выскользнул зажатый под мышкой сверток с мясом, дедушка со всей искренностью ответил на вопрос о юном экономисте:

– Мама и папа у него убежденные фашисты. На последних выборах он голосовал за либералов, но на следующих уж точно примкнет к нашим.

– За либералов? Антó, ты кого нам здесь расписываешь? Может, у него еще и частная собственность есть?

– К сожалению, нет. У парня из либерального только идеи.

Депутат-доротеец едва заметно улыбнулся и добродушно помог Тонино выбраться из неловкого положения с его пятью килограммами бифштексов:

– Анто, ты что учудил? У тебя вся рубашка перепачкана!

Дедушка оглядел себя. Романьольские бифштексы превратили разводы от пота в кроваво-красное пятно. – Не волнуйтесь, здесь чистое филе, в нем ни грамма жира, – заверил он, не теряя присутствия духа. И чуть не поклонился, выходя из кабинета. Секретарша протянула ему лист бумаги, на котором дедушка трясущейся рукой написал имя, фамилию и дату рождения моего отца.

– Что случилось с Христианско-демократической партией? – с жаром повторил Паскуале. – Что случилось с этой четверкой семинаристов?

Отец подумал, что сын мыловара ревет, как осел, поэтому в свои сорок шесть он и ездит на убогом «фиате крома». Однако он прав. Без конца откладываемая приватизация, девальвация, максимальная процентная ставка казначейского векселя на протяжении вот уже десяти лет, абсурдный маневр со ста триллионами лир… Они ничего не контролировали. И вообще вся эта история с «Взяткоградом» уже в печенках сидит.

– Наверняка думают о своих проблемах. Или о проблемах Кракси.

– Если политики нас кинут, все полетит к чертям.

– Паска?

– Что?

– Чаевые. Ты забыл оставить на чай.

Паскуале с недовольным видом опустил руку в карман своего антрацитового пиджака из ткани «Принц Уэльский», вытащил монету в двести лир и бросил ее на стойку. Бариста с благодарностью взглянул на моего отца.

– Пора менять политику наших инвестиций, – сказал Эдуардо. – Давай не будем мелочиться.

Он задумчиво посмотрел на монету и с сожалением подумал обо всех чаевых, которые не будут получены, если вовремя не остановить эту эпидемию. Двести лир здесь, двести там, и все может рухнуть.

* * *

Пока отец каждый вечер хватался за голову, сидя перед телевизором и слушая, какое апокалиптическое будущее ждет нашу страну, в мою жизнь ворвалась Катерина. У нее были длинные золотистые волосы, высокий лоб и опаловый цвет лица, не скрывавший проступающие на скулах сосуды, вдобавок к этому прилагалась беззастенчивая чувственность. Катерина красила свои длинные ногти лаком – ни одна девчонка в гимназии на это не отваживалась, – что я находил очаровательным, а все остальные – вульгарным. Как и в предыдущие два года, все шло к тому, что экзамены она не сдаст, но, казалось, ей наплевать. Задания в классе и контрольные она игнорировала, ее единственной целью было в совершенстве владеть итальянским.

Она всегда опаздывала и влетала в класс взволнованная и с размазанным макияжем. Выйдя из школы, вспархивала на мотоцикл – не свой, а какого-нибудь парня. У меня каждый раз замирало сердце, когда она устраивалась на сиденье и руками обхватывала за пояс очередного счастливчика. Тут у меня шансов не было.

Родители не поддавались даже на мои мольбы о плохоньком подержанном мопеде «пьяджо си».

Девочки ее обожали, потому что хотели быть как она, мальчики мечтали о ней, жаждали потерять с ней девственность, но для четырнадцатилетних подростков, корпевших над переводами с латыни, эта перспектива была недостижима, хоть лопни от злости. Оставалось только подолгу разглядывать ее на уроках, запоминать, как она качает головой или постукивает ногтями по парте, а потом возвращаться домой и справляться с обуревающими чувствами своими силами.

Это благодаря ей я пригласил на свой день рождения гораздо больше людей, чем обычно. Чем чаще она, такая раскованная, появлялась в школьных коридорах в своих «конверсах», тем непринужденнее и приветливее становились остальные девочки, а значит, и мальчики вели себя посмелее и поумнее. Катерина была носителем духа эмансипации.

Она переехала с родителями из Греции около двух лет назад. Поговаривали, что ее отец, остеопат, творит чудеса. Мать у нее была актриса. Жизнь в Афинах им наскучила, и они остановили выбор на Италии, а именно на Неаполе – «самом европейском городе в Средиземноморье». Так я открыл для себя, что люди снимаются с насиженного места не только ради работы или карьеры, но и чтобы просто увидеть мир, и что есть такие – кстати, их немало, – кто не боится все потерять, не мечтает сколотить состояние любой ценой и купить шикарную машину. Для меня это было до того революционное открытие, что я чувствовал себя чуть ли не Коперником.

Как и все остальные, я любил ее и, будучи подростком, полагал, что моя любовь уникальная, куда более романтичная, мучительная и беспощадная, чем у других. И благодаря Катерине я понял, что вера в собственную неповторимость – это заблуждение, которое порождает лишь монстров одиночества.

Моей первой бузукией стала дискотека в районе Вомеро. Заведение было итальянским, но раз в месяц хозяева устраивали вечера для молодежи из греческой общины. Я даже не думал, что в Неаполе так много греков. По словам Катерины, к имиграции молодых людей чаще всего побуждали трудности с поступлением в греческие университеты, где мест на факультетах катастрофически не хватало.

К своему удивлению, я обнаружил, что бóльшая часть заезжавших за ней парней были студентами медицинского или биологического отделения, отпрысками скотоводов, живших на границе с Болгарией, которые в жизни не видели Парфенон.

– Мои родители хотят, чтобы я гуляла с кем-то из местных, – призналась она за несколько дней до того, застав меня врасплох во время перемены, когда я хрустел сухариками со вкусом ветчины. – Иначе в следующую субботу меня не отпустят в бузукию.

Я остолбенел. Даже такой тормоз, как я, догадался, какой редкий шанс мне выпал.

– Почему ты не попросишь какую-нибудь подружку пойти с тобой? – спросил я.

– Если я пойду на вечеринку с девчонкой, они сразу поймут, что я вру.

– Я тебе нужен для прикрытия?

Катерина изобразила недоумение, но ее зеленые глаза излучали загадочный свет, они, казалось, говорили: а для чего же еще ты мне нужен?