Читать книгу "Десять тысяч дверей - Аликс Е. Харроу"

Но семейство Ларсонов совершенно не интересовалось жизнью большого мира, а большой мир вежливо отвечал взаимностью. Их ферма располагалась в небольшой зеленой лощине в самом центре страны, как раз там, где находилось бы сердце этой земли, если бы она была телом живого существа. Обе армии времен Гражданской войны не удостоили эту ферму вниманием, когда проходили мимо. Семейство выращивало достаточно кукурузы, чтобы прокормить себя и четырех молочных коров, заготавливало достаточно конопли, чтобы продавать пеньку на хлопковые фабрики, располагавшиеся ниже по реке, и успевало засолить достаточно мяса, чтобы к весне у домочадцев не начали шататься зубы. Их интересы не выходили за пределы принадлежавших им семи акров, а политические взгляды сводились к поговорке, которую любила повторять Мама Ларсон: «Богач творит как хочет». В 1860 году молодой Ли Ларсон в приступе патриотизма отправился в город, чтобы отдать свой голос за Джона Белла, а потом выяснилось, что последний проиграл не только мистеру Линкольну, но также Дугласу и Брекенриджу. Это происшествие в очередной раз убедило клан Ларсонов в том, что политиканство – лишь предлог, выдуманный, дабы отвлекать рабочий люд от дела.

Во всем этом Ларсоны совершенно не отличались от своих соседей. Сомневаюсь, что до меня какой-нибудь биограф, хроникер или даже местный журналист хотя бы раз упомянул их имена в печатном тексте. Во время написания этой книги я попытался взять несколько интервью, но на меня смотрели с недоверием, и разговор не задавался. Это было все равно что допрашивать скворца или белохвостого оленя.

Но у Ларсонов имелась одна необычная особенность: к моменту, когда родилась Аделаида Ли, все оставшиеся в живых члены семьи были женского пола. По причине невезения, сердечной недостаточности и простой трусости их мужья и сыновья оставили на произвол судьбы нескольких женщин с волевыми подбородками, которые с виду так походили друг на друга, что вполне могли быть одной и той же женщиной в разные периоды жизни.

Ли Ларсон ушел последним. С присущей ему несвоевременностью он отправился на юг вступать в ополчение лишь тогда, когда Конфедерация уже была на последнем издыхании. Его молодая жена – бесцветная девушка из соседнего округа – осталась на ферме ждать новостей. Новости не пришли. Вместо них семнадцать недель спустя, в ночи, объявился сам Ли Ларсон в потрепанной форме и с кусочком свинца в левой ягодице. Через четыре дня он снова ушел, направляясь на запад с затравленным выражением на лице. Но этих дней хватило, чтобы зачать жене ребенка.

Аделаиде Ли было три года, когда ее мать не смогла больше противостоять чахотке и меланхолии и окончательно угасла. С тех пор девочку воспитывали бабушка и четыре тетки.

Так и получилось, что Аделаида Ли родилась в горе и бедности, а выросла в невежестве и одиночестве. Пусть эта история о низком происхождении наглядно продемонстрирует: то, откуда человек начинает, необязательно предопределяет то, каков будет конец его истории. Аделаида Ли с возрастом не превратилась в еще одну типичную бледную женщину из рода Ларсонов[4]. Она стала совершенно иным существом, таким сияющим, диким и необузданным, что ей оказалось мало места в одном мире и она была вынуждена найти другие миры.

Имя Аделаида – очаровательное женственное имя, доставшееся ей в наследство от прапрабабки с французско-немецкими корнями, такой же бес цветной и полупрозрачной, как мать самой Аделаиды, – было обречено изначально. Не потому, что сама девочка имела что-то против; просто это имя скатывалось с нее, как вода с жестяной кровли. Оно подошло бы хрупкой девочке, которая читает молитвы перед сном, держит одежду в чистоте и смиренно опускает взгляд, когда с ней говорят старшие. Это имя совершенно не годилось для тощей, неряшливой дикарки, которая теперь жила в доме Ларсонов, словно пленный во вражеском лагере.

К пятому дню рождения все в доме, кроме тетушки Лиззи, которую никакая сила не могла бы заставить изменить своим привычкам, признали поражение и стали называть девочку Ади. Это имя звучало короче и жестче и намного лучше подходило для окриков и упреков. В итоге оно к ней прицепилось, хотя упреки продолжали пролетать мимо ушей.

Ади провела все детство, исследуя семейные семь акров вдоль и поперек, как будто уронила в траве что-то ценное и надеялась отыскать. Или, скорее, как собака, которая рвется с короткого поводка. Она знала эту землю так, как может знать только ребенок. Она изучила ее в мельчайших подробностях и в буйстве воображения – немногие взрослые на это способны. Она знала, в каком месте молния попала в платан, образовав укромную расщелину, и где бледные шляпки грибов образуют «ведьмины кольца», и где на ручье можно увидеть, как блестит под водой «золото дураков» – блестящий минерал пирит.

Особенно хорошо она изучила каждую доску и балку в полуразрушенном доме, стоявшем на узкой полоске сенокоса, которая раньше принадлежала другому семейству, на дальней окраине фермы. Когда Ларсоны купили ферму, дом уже стоял заброшенным и продолжал разваливаться в последующие годы, оседая в землю, как некое доисторическое существо, увязшее в яме с дегтем. Но для Ади он мог стать чем угодно: старым замком, фортом разведчиков, пиратской обителью или логовом ведьмы.

Поскольку дом стоял на их участке, бабка и тетушки не запрещали ей играть в нем. Но всякий раз, когда она возвращалась, пропахшая сосновой смолой и трухой, они обращали на нее пристальные взгляды, пугали страшилками про старый дом («Там живут призраки, знаешь ли, это всем известно»!) и предупреждали о том, какая судьба грозит любителям бродить невесть где.

– Твой отец любил бродить, – мрачно кивала бабушка, – и глянь, как все обернулось.

Ади постоянно слышала напоминания о судьбе отца: брошенная жена, дочь-сирота, и все из-за того, что ему не сиделось смирно. Но на девочку такие предупреждения не действовали. Да, отец бросил их, в этом не было сомнений, но зато ему довелось увидеть любовь, войну и, может, какой-то иной, пьянящий мир за пределами фермы. За такое приключение не жаль заплатить любую цену.

(Подозреваю, что жизнь Ли Ларсона определялась скорее импульсивностью и трусостью, чем страстью к приключениям, но всякой дочери необходимо видеть хоть что-то хорошее в отце. Особенно если его нет рядом.)

Временами Ади отправлялась бродить с определенной целью, например, она спряталась в поезде Центральной железной дороги Иллинойса и успела доехать до Падуки, прежде чем ее поймал контролер; а иногда она двигалась вперед ради самого процесса движения, как птицы. Ади целыми днями бродила по берегу реки, глядя на проходившие мимо суда в клубах пара. Порой она воображала себя членом экипажа, который стоит на палубе, опираясь на леер; но чаще представляла, что сама стала пароходом, созданным для того, чтобы прибывать куда-то и снова отправляться в путь.

Если бы мы отметили на карте ее детские экспедиции, представили ее открытия и цели в топографической форме и прочертили ее извилистый путь между ними, мы бы увидели девочку, которая пытается пройти лабиринт изнутри наружу; минотавра, который пытается выбраться на свободу.