Читать книгу "ПОСТ - Дмитрий Глуховский"

– Саша. Забери меня с собой. Забери к себе.

11.

Полкан толкает входную дверь, скидывает башмаки, смотрит на себя в зеркало.

– Пум-пурум-пум-пум. Пум-пурум-пум-пум, бляха.

Сует ноги в клетчатые войлочные тапки, шаркает в кухню.

В ней сидит Тамара – в халате с цветами, перебирает четки. Перед ней чашка с чаем. Глаза бессонные. Руки скрещены. Матрона Московская и та повеселей с фотографии глядит. Спрашивает сразу:

– Что он говорит?

Полкан чешет затылок.

– Ничего выпить нет у нас? Надо выпить. Казачок-то?

– Ну а кто?

– Казачок… Казачок, Тамарочка, говорит, что в Москву они обратно не поедут. Говорит, что они поедут за мост.

По душам

1.

Егор валяется в постели с книжкой. Какой-то дурацкий роман про то, как люди выживают после Апокалипсиса. Мать говорит, до Распада таких много шлепали, что-то такое люди предчувствовали и очень этой темой интересовались. В воздухе висело, наверное… Как перед грозой бывает душно.

Но в книжках все было на жизнь непохоже.

Жизнь была скучней раз в тыщу.

На стенах – плакаты с рок-группами, вырезанные из старых журналов. Говорят, перед Распадом слушали совсем другую музыку, но она вся была в Сети, и от нее не осталось ни записей, ни постеров. А от русского рока сохранилась масса всякой требухи: и диски, и кассеты, и плакаты. Егор себе этого добра из Ярославля натаскал: прикольно было мечтать о том, сам он однажды будет выступать перед стадионами со своими песнями. Хоть стадион в Ярославле остался всего один – «Шинник», и весь порос бурьяном, но Егор туда пару раз лазал со своей гитарой. Вставал посреди поля, брал аккорды и представлял себе, как трибуны ревут от восторга.

Гитара это все, что у Егора осталось от его настоящего отца. Мать объяснила, что тот гастролировал все время, играл в клубах в какой-то крошечной рок-группе. Был пропойца и потаскун, а когда узнал, что Тамара забеременела, пропал насовсем, оставив ребенку в наследство вот гитару. Но это мать так ему рассказывала. Егор, зная ее тяжелый характер, догадывался, что все могло быть и по-другому.

И то, что гитару мать сберегла и отдала ему все-таки, тоже говорило за то, что жизнь была посложней ее объяснений.

А теперь гитару Полкан реквизировал – за то, что Егор с урока истории сбежал.

Егору слышно, как дверь хлопает: Полкан домой завалился. Слышно, как разувается, слышно, как смотрится на себя в зеркало. В этом доме все слышно очень хорошо.

И потом – еще через минуту – материн крик в кухне.

Егор сначала пытается уши заткнуть – ничего такого уж необычного нет в том, что она Полкана чехвостит. Но потом он все-таки спускает ноги с койки и тайком подкрадывается к кухне. Дверь прикрыта неплотно.

Полкан бубнит:

– Как же я их отговорю, Тамарочка?

– Мне все равно, как! Ты комендант Поста, ты отвечаешь за эту границу, ты знаешь, что тут происходит, а они нет – господи, да придумай что-нибудь, ты же хитрожопый, ты же как-то еще при той власти до полковника дослужился!

Сегодня, кажется, поинтересней, чем обычно. Что там у них с границей? Обычно Полкана отчитывают за пьянку и за слишком внимательные взгляды в направлении рыжей Ленки. Полкан пытается сойти за дурачка:

– А что тут происходит, Тамарочка? Тут у нас, слава богу, ничего не происходит.

– Хватит валять идиота. Ты меня прекрасно с первого раза понял.

– И как ты себе это представляешь? Что я приду сейчас к этому их казачку, растолкаю его и скажу: господин атаман, ваша экспедиция отменяется!

Какая еще экспедиция? Куда? Егор аж подбирается весь, как кошка перед прыжком.

– А он мне: как так отменяется? Мне Государь император приказ дал! А я ему: все понимаю, господин атаман, но у нас тут есть инстанции повыше. Он мне: это что еще за инстанции? А я ему: моя жена, господин атаман. Он подумает-подумает и скажет: ну, тут уж даже Государь император бессилен, раз жена!

Егор прислоняется к стене, заглядывает осторожно в щель.

Полкан похихикивает, излагая, но хихикает суетливо, а рожа у него раскраснелась, будто от выпивки. Тамара выслушивает его, не перебивая; в черных глазах – кипучее бешенство. Она дает ему закончить.

– Одно скажи: ты мне правда не веришь, или боишься сойти за подкаблучника перед этими солдафонами?

Полкан выбирает осторожно.

– Ну… Нельзя сказать, чтобы я тебе совсем не верил.

– Значит, ты в себя не веришь. Был бы уверен в себе – не побоялся бы выглядеть слабаком.

– Так! Ты давай-ка слишком-то не бурей!

Он тоже встает – и оказывается ростом ей всего только до переносицы.

– Ты боишься сойти за слабака, а нас всех обречь не боишься?

– Да что ты будешь делать!

– Мы его не трогаем – оно нас не трогает, Сережа. Все просто. Так им и объясни. Что тут трудного? Что тут непонятного?

– Тамара! Они, бляха, военные люди! У них есть приказ! И у меня есть приказ! Все! А «оно нас не трогает» это херня какая-то, а не объяснение, почему ты не выполняешь приказ! А невыполнение приказа это саботаж! А время военное! Что тут непонятного, бляха?!

– Ты их же в первую очередь и убережешь. Этого красавчика казака и всех его мальчишек. С кем они там в Москве у себя воевали? С бандитами какими-нибудь! Что они вообще знают про тот берег?

– А мы что знаем про тот берег? Да боже ты мой, ты сама-то что знаешь про тот берег? Именно знаешь, а не чувствуешь?! Ну Тамарочка, ну твои сны, твои гадания на кофейной гуще к делу не подошьешь, ты понимаешь это или нет?! Тьфу ты, боже мой!

Он принимается расхаживать по зале взад и вперед, пыхтя и потея. Тамара вцепилась в него взглядом, не отпускает. Сцена затягивается.

– Зато, если они там сгинут, вот это ты подошьешь к своему делу. Или к твоему делу в Москве подошьют!

– Ладно. Пойду, скажу: за мост вам идти нельзя. Там сидит лихо. Змей, например. У моей жены предчувствие. Дай только, рюмашку опрокину для храбрости.

– Не смей надо мной смеяться! Никто не виноват, что тебе, полену бесчувственному, ничего такого не доступно!

– Господи! А тебе-то что доступно, ну? Из-за чего крайний раз паника была? Когда этот бомж через мост пришел! Что ты говорила? Что он всем нам смерть несет? Бомж, ушибленный, да и глухой еще!

– Он не бомж! Он святой отец!

Мамка и ее глупости. Вот еще, святой отец нашелся. И так весь дом в иконах – ни чихнуть, ни пернуть, а теперь и это еще. Еще, блин, поведет, чего доброго, Егора креститься! Сколько раз уже ей говорил: ну веришь – и верь сама, не надо заставлять людей! Он сам разберется как-нибудь.