Читать книгу "Добыть Тарковского. Неинтеллигентные рассказы - Павел Селуков"

Когда чизкейк и кофе были уничтожены, затренькал телефон. Звонила Женя. Поколебавшись, Егор ответил.

— Да?

— Я подумала над твоими словами. Давай увидимся завтра в это же время на этом же месте? Я железобетонно буду, слышишь? Поужинаем вдвоем. Там отличные бургеры...

Егор хрюкнул и захохотал.

— Что случилось? Почему ты смеешься?

— Потому что я только что сожрал чизкейк на последние деньги. Потому что я пришел сюда пешком с Пролетарки. Потому что я не хотел тебе всего этого говорить, а теперь говорю, и мне от этого еще смешней!

В трубке повисла тишина. Она была громкой, нехорошей и напоминала столкновение бедности с достатком. Егору стало стыдно. Стыдно за свою истерику, за то, что вывалил свои проблемы на Женю, за съеденный в безумном порыве чизкейк. Он сбросил вызов, расплатился и побрел домой. А на следующий день ему позвонила Женя.

Между ужасом и кошмаром на острове Бенедикта

Двенадцать часов летели. Не двенадцать, конечно, но если б не «если б», то двенадцать. Это ужас что такое. Я чуть от отчаянья со стюардессой не переспал. Ладно хоть «Победы» туда не летают. Я их самолеты офицерскими называю. Потому что спинки не откидываются, и надо иметь талант спинопрямосидения. У Виталика такой талант есть. Его отец офицером был. С чудинкой мужик. Когда Виталик в детстве за столом горбился, он его портупеей хлестал. Не пряжкой, вы не подумайте. Кожей. На самом деле мы не «туда» полетели, мы полетели в Доминиканскую республику. Карибское море, прикиньте? Я всю дорогу говорил «смекаете» и вел себя как Джек Воробей. Охуеть не встать. Мы втроем полетели: я, Виталик и его жена Тома. Тома-растома. Редкой красоты девушка. Плавная, спелая, как яхта Абрамовича. Безо всей этой фитнес-хуеты. Брюнетка. Волосы до попы. Глазища. Зря вы так. Не хочу я с ней переспать. Я реальность описываю, а не свои сексуальные фантазии. Я если свои сексуальные фантазии опишу — вы ахнете. Там и трансы, и негритянки, и ступни в яблочном джеме. Не будем нагнетать.

Ладно. Раз Тому описал, опишу за каким-то хером и Виталю. Крепкий пацан. Тридцатник. С бровями. Виталя с бровями, не тридцатник, хотя и тридцатник тоже. Лицо породистое. От папы, видимо. Ну, про меня вы знаете. Беззуб, плешив, попусту амбициозен. Один у меня талант — реакция. Когда экстрим, а вокруг пиздец, я довольно сноровисто действую. Наверное, потому, что внутренне я всегда жду пиздеца. Даже расстраиваюсь, если он долго не происходит. Ненормальный, да ведь? Короче, летим мы такие, летим, и вдруг самолет затрясло, как грушу. Свет замигал. Завизжал кто-то. Пилот говорит: мы вошли в зону турбулентности. Не пузырьтесь, типа, щас пройдет. А у меня чуйка. У меня когда чуйка, мне похуй дым вообще. Достал спасжилет из-под сиденья. Надел. Сижу, дурак дураком. А Тома на меня посмотрела и тоже жилет напялила. Виталя ржет. Трусишки, говорит. На воду дуете. Чувствую, в башке загудело. Падаем. Не взрываемся, ничего. Просто падаем. «Чудо на Гудзоне» вспомнил. Можно, интересно, сесть на воду, или это пиздеж и провокация?

Стюардессы забегали. Оставайтесь на своих местах, куды вы ломитесь, черти?! Я сижу. Куда тут сломишься? Пиздец, он и в Африке пиздец. Или в Карибском море. Вошли, бля, в акваторию. А в Доминикане, между прочим, кокаин по пятьдесят долларов за грамм. Стал бы я туда лететь, если б он по сто был. И проститутки, говорят, с жопами. Люблю жопы. О жопах стал думать. Помять, покусать, сжать крепенько. Эх! Самолет завибрировал, как пизда во время оргазма. У меня была одна тёлка. С узенькой такой щелочкой. Когда кончала — вся вибрировала. От сих и выше. Тити тряслись, как желе, но симпатично. Мне нравилось достать, сесть на колени между ног и смотреть. Так, наверное, Боженька на землю смотрел, когда закончил. Я не поддаюсь панике. Когда паника, я подрочить могу. Это с войны еще. Как бой, у меня стояк на двенадцать часов. Капитан говорил, что я психопат. А я ему говорил, чтоб он щечки не дул, как сучка маленькая. А он все равно дул. Хороший был мужик — на хую носил парик. Нахер его. Упали. Я в последний момент ремень отстегнул. И Тому отстегнул. Виталю хотел, но не успел. Не знаю, зачем отстегнул. По наитию. Вдруг, типа, выбросит? В жилетах не утонем. Это я потом уже так подумал, а тогда отстегнул и всё. Отрубило наглухо.

В воде очнулся. Ночь ёбаная. Палочку нащупал. Подул. Загорелся «светлячок». Скинул шмотки. В трусах остался. Повернулся. Остатки самолета в воде горят. Тело ноет. То ли ребра сломаны, то ли просто уебало. Смотрю — жилет желтеет. Подплыл. Я зашибись плаваю. С пяти лет. В тринадцать Каму переплывал. Смотрю — Тома барахтается. Глаза дикие. Ничё не понимает. Вцепилась в меня и бормочет: Виталя, Виталя... А потом как завизжит на весь океан: Вита-а-а-аля! У меня аж в ушах звякнуло. Какой, блядь, думаю, Виталя. Пиздец всему. Отвесил пощечину. Успокойся, говорю. Раздевайся до трусов и лифчика и поплыли вокруг самолета, авось кого найдем. Можешь, спрашиваю, плыть? Могу, говорит. Разделась. Всхлипывает. Тома-растома. Дали круг. Никого. Еще дали. Никого. И чё, думаю, делать? Тут оставаться и ждать спасателей или куда-то плыть в надежде отыскать землю? Сколько человек живет без воды? Докатились. Нихуя не знаем без ёбаного интернета. Около восьми дней, если я не гоню. Долгонько.

На Тому посмотрел. Да какие восемь дней! Она без цели, от одного ожидания уже завтра умом ёбнется. Плюс — течение. Не Гольфстрим, конечно, но и не пруд. Каждую минуту квадрат поисков расширяется. Через полчаса остатки самолета уйдут под воду. Или раньше. Могут подняться волны. Заметят нас с вертолетов или нет? Надолго ли хватит спасжилетов? Если нас не найдут в ближайшие сутки, останутся ли у нас силы плыть? Ладно. Если плыть прямо сейчас, то куда? Север там, юг вот, вот запад, там восток. Доминикана в той стороне. А в той остров Гамильтон. Какой, нах, остров Гамильтон? До него как до Китая раком. На фарт, на бздюм? Ебическая сила. С другой стороны, вряд ли мы выплывем из квадрата поисков. А цель и движение лучше бултыханий и ожидания. Короче, притянул я Тому к себе и говорю:

— Поплыли, Тома.

— Куда?

— В той стороне должен быть остров.

— Какой?

— Бенедикта.

— Остров Бенедикта?

— Тебе что-то не нравится? Мы до него не доплывем, нас найдут раньше. Но лучше плыть к земле, чем торчать тут.

— Хорошо, Сева. Поплыли.

Покладистая. Люблю покладистых. Бенедикт-шменедикт. Это я по аналогии с Домиником пизданул. На юго-запад поплыли. Юго-западнее больше шансов. Хотя бы в сторону от океана, если я правильно помню карту.

Плыть в жилете чуть туповато. Он здорово замедляет. Я бы его вообще снял, если б его можно было потом вернуть. Поплывем, поплывем, отдохнем. Поплывем, поплывем, отдохнем. Ночь кончилась. Красота такая, а тебе подыхать. Обидно. Лучше бы мы, думаю, в Баренцево море ёбнулись, чем сюда. Разозлился прямо. Дальше поплыли. На горизонте сплошной нахуй. Солнце давай палить. Замаялся башку окунать. Тома схуднула. Щечки впали. Белая как мел. Пить, говорит, хочу. Не могу, говорит, больше. Заткнись, говорю, и греби. Не в бассейн пришла. Спецом грубо с ней говорил, чтоб эмоции вызвать. Эмоции силу дают. Ближе к вечеру на горизонте показалось облачко. Клянусь. Не пизжу. Вгляделся. Не двигается. Еще раз вгляделся. Точно — не двигается. Земля, говорю, Тома. Не ври, отвечает. Сама, говорю, посмотри. Видишь облачко? Оно не двигается. Что это значит? Что это гора или вулкан. К утру приплывем. Не дрейфь. Мы победили. Воодушевил, короче. Сам-то я не шибко радовался. Вулкан мог быть действующим. Жратвы могло толком не оказаться. А еще аборигены съели Кука. Не стоит об этом забывать. На самом деле не съели. Гаитяне его завалили. Ударом копья в затылок. Тут Высоцкий виноват. Не в том виноват, что Кука убили, а в том, что все думают, будто его съели.