Читать книгу "Психология народов и масс - Гюстав Лебон"

Учреждения в действительности составляют только следствие необходимостей, на которые воля одного поколения не может оказать никакого действия. Для каждой расы и для каждого фазиса развития этой расы существуют условия существования, чувств, мыслей, мнений, наследственных влияний, предполагающих одни учреждения и исключающих другие. Правительственные ярлыки очень мало значат. Никогда не было дано какому-нибудь народу выбирать учреждения, которые казались ему лучшими. Если очень редкий случай позволяет ему их выбирать, то он не умеет их сохранять. Многочисленные революции, беспрерывные изменения конституций, которым французы предаются уже в продолжение века, составляют опыт, который должен был бы уже давно выработать у государственных людей определенный взгляд на этот счет. Я, впрочем, думаю, что только в голове темных масс и в узкой мысли некоторых фанатиков способна еще держаться та идея, что важные общественные перемены могут совершаться путем декретов. Единственная полезная роль учреждений заключается в том, чтобы дать законную санкцию изменениям, которые уже приняты нравами и общественным мнением.

Лебон опять выступает как наследник «немецкой исторической школы права» (Густав Гуго, Фридрих Карл фон Савиньи), выводившей правовые и политические институты народа из его духа, создавая при этом то, что сейчас называется «критикой институтов», иначе говоря, исследование того, как институты, считающиеся кардинальными в жизни государства и общества, на самом деле являются аспектами сложной сети отношений, взаимодействия «акторов», и определяющей их реальную работоспособность. В наши дни пример такой критики – теория франко-американского социолога Бруно Латура.

Они следуют за этими переменами, но не предшествуют им. Не учреждениями изменяются характер и мысль людей. Не ими можно сделать народ религиозным или скептиком, научить его руководить самим собою вместо того, чтобы беспрестанно требовать от государства обуздывающих его мер.

Я не буду долго останавливаться на языках, только напомню, что даже тогда, когда язык уже установился благодаря письменности, он необходимо изменяется, переходя от одного народа к другому, и это именно делает столь нелепой идею о всемирном языке. Менее чем в два столетия после завоевания галлы, несмотря на свое неизмеримое численное превосходство, приняли латинский язык; но этот язык народ скоро переделал сообразно своим потребностям и особенной логике своего ума. Из этих видоизменений получился в конце концов современный французский язык.

Идея всемирного языка тогда будоражила умы людей в связи с развитием медиа, прежде всего появлением трансатлантического телеграфа, впервые в истории связавшего весь земной шар в единую систему передачи информации. Многим казалось, что для обеспечения взаимопонимания между нациями необходим единый язык. Так как правомочностью наделялся тогда не отдельный человек, а народ, то такой язык чаще строился не как логический, заменяющий словарь и синтаксис понятиями и их логическими соотношениями, которые можно изображать цифрами или символами, а как сумма существующих языков или своеобразное подражание сразу нескольким из них. Самые известные международные языки – воляпюк, созданный в 1879 году Иоганном Мартином Шлейером, и эсперанто, созданное в 1887 году Лазарем Заменгофом. Эсперанто наравне с французским и английским применялось в работе международных организаций (Лига Наций) и политических объединений (Коминтерн) в период между мировыми войнами.

Различные расы не могут долгое время говорить на одном и том же языке. Случайности завоеваний, коммерческих интересов могут, без сомнения, заставить какой-нибудь народ принять чужой язык вместо своего родного, но в течение немногих поколений заимствованный язык совершенно преобразуется. Преобразование будет тем глубже, чем раса, у которой язык был заимствован, сильнее отличается от той, которая его заимствовала.

Лебон описывает явление, известное как «пиджин» или «лингва франка», смесь двух и более языков для целей коммерческого общения близко живущих или тесно взаимодействующих народов. Пример пиджина и одновременно диалекта – русско-украинский «суржик» или русско-белорусская «трасянка». В пиджине обычно соединяется упрощенный синтаксис одного языка с базовой лексикой другого. Но вряд ли можно говорить о «заимствовании языка» в чистом виде и о дальнейшем преобразовании, скорее об «идиоме», т. е. разговорном использовании языка для нелитературных целей. Есть случаи, когда «пиджин», «суржик» становится родным, это называется «креолизацией», но, как правило, она просто означает более сложное распределение функций между литературной нормой (или несколькими нормами) и разговорными обычаями данной страны.

Всегда можно встретить несходные языки в странах, где существуют различные расы. Индия представляет этому блестящий пример. Большой полуостров населен очень многими и очень различными расами; ученые насчитывают там 240 языков, некоторые из них отличаются друг от друга гораздо больше, чем греческий от французского.

Двести сорок языков, не говоря уже о почти трехстах диалектах! Между этими языками самый распространенный – еще совершенно новый, так как он существует не дольше трех столетий; это индостанский, образовавшийся из соединения персидского и арабского, на которых говорили завоеватели-мусульмане, с индусским, одним из наиболее распространенных в завоеванных странах языков. Победители и побежденные вскоре забыли свой первобытный язык, чтобы говорить на новом языке, приспособленном к потребностям новой расы, образовавшейся путем скрещивания различных совместно живущих народов.

Индостанский язык – язык урду, подвергшийся влиянию персидской и арабской языковых норм в период правления Великих Моголов. Сейчас это язык значительной части Индии и официальный в Пакистане.

Я не могу дольше останавливаться на этом вопросе и вынужден ограничиться указанием основных идей. Если бы я мог входить в необходимые подробности, то пошел бы дальше и показал бы, что когда народы различны, то слова, которые мы считаем у них однозначащими, в действительности представляют до такой степени друг от друга далекие способы мышления и чувствования, что вполне верный перевод с одного языка на другой невозможен. Это легко понять, видя, как на протяжении нескольких веков в одной и той же стране, у одной и той же расы одно и то же слово соответствует совершенно несходным понятиям.

Лебон ставит вопрос о «непереводимости»: так как разные понятия связаны с деятельностью различных институтов, от государственных и религиозных структур до структур социальной психологии и влиятельных личностей, то одного заимствования слова или подбора сходного по значению слова недостаточно, чтобы разобраться в понятии, возникшем в другой стране. Так, английское mind или французское esprit только отчасти передаются русским «ум», а наша «тоска» отличается от португальской saudade, английского сплина или немецкого Sehnsucht.

Старинные слова представляют понятия людей прежнего времени. Слова, бывшие в начале знаками действительных вещей, вскоре утратили свой смысл вследствие изменений в идеях, нравах и обычаях. Продолжают рассуждать с помощью этих привычных знаков, изменить которые было бы слишком трудно, но нет уже никакого соответствия между тем, что они представляли в данный момент, и тем, что обозначают в настоящее время. Когда речь идет о народах, очень удаленных от нас, принадлежащих к цивилизациям, не имеющим никакого сходства с нашими, то переводы могут дать только слова, совершенно лишенные своего настоящего первоначального смысла, т. е. вызывающие в нашем уме идеи, не находящиеся ни в какой связи с теми, какие они некогда вызывали. Это явление особенно поразительно для древних языков Индии. У этого народа (индусов) с колеблющимися идеями, логика которого не имеет никакого родства с нашей, слова никогда не имели того точного и определенного смысла, какой им в конце концов дали в Европе века и склад нашего ума.