Читать книгу "Ельцин как наваждение - Павел Вощанов"

– Да, брат, попал ты в передрягу!

– Вы так думаете?

– А тут и думать нечего – чего бы ты сейчас ни сказал, и сторонники, и противники Ельцина будут тебя считать непорядочным человеком.

– Не понял…

– А что тут непонятного? Представь себе: ты публикуешь статью, в которой опровергаешь факт пьянства. Как отреагируют на нее противники Ельцина? Объявят тебя лгуном и лицемером. А что скажут сторонники? То же самое! Только те это сделают во всеуслышание, а эти – шепотом и в своем кругу. Никто из тех, кто хоть мало-мальски знает нашего Бориса Николаевича, не поверят в то, что в Америке он к рюмке даже не притронулся. Никто! Так что твое «Пил» или «Не пил» для тебя лично ничего не изменит. Последствия будут одинаковыми – к тебе надолго прилипнет клеймо непорядочности, – Тихонов смотрит на часы, видимо, опаздывает на встречу, но на прощание хочет меня слегка утешить: – Поверь, я тебе очень сочувствую.

Вечером мне домой звонит Лев Суханов:

– Как дела? Видишь, какую шумиху подняли коммуняки в прессе, сколько грязи на нас вылили. Ты сам-то собираешься писать о нашей поездке?

– Еще не знаю.

Трубка молчит, и мне кажется, что Суханова обидела расплывчатость моего ответа, и продолжения разговора не будет. Но вдруг…

– Павел, – узнаю голос Ельцина.

– Здравствуйте, Борис Николаевич!

– Я хочу, чтобы вы поступили так, чтоб не навредить России. Вы меня понимаете? Чтоб не навредить России!

Кажется, я его понимаю…

И все-таки не понимаю…

Спустя день в «Комсомолке» выходит моя большая заметка под не самым оригинальным заголовком: «Ельцин в Америке». В ней опровергаются все постулаты Дзукконе, включая неопровержимый факт пьянства. А еще через день «Правда» приносит Ельцину официальные извинения. В этой ситуации мне если кого и жалко по-настоящему, то это главного редактора этой газеты – ему пришлось покинуть свой пост.

С той поры минуло больше четверти века. Иной раз кажется, все это было в какой-то другой жизни. И в другой стране. В памяти почти стерлись связанные с той поездкой светлые сюжеты, зато четко отпечатался негатив. Наверное, потому, что связан с болезненными ощущениями и переживаниями, а они ранят душу и оставляют на ней незаживающие раны, шрамы на всю оставшуюся жизнь.

Стыжусь ли я той своей заметки, с которой, по большому счету, началась моя известность, причем не только журналистская? И нет, и да. Нет – потому что в ней почти все было правдой. Да – потому что почти.

Часто думаю, что было бы, если б осенью 1989 года я все же «сдал» Ельцина? В нашей политической и околополитической тусовке немало людей, почитающих себя как великих аналитиков и провидцев. От таких я не раз слышал, а после выхода в свет этой книги, может, еще и услышу: «Что он о себе возомнил?! Мелкая сошка! Признался, не признался – ничего бы от этого не изменилось!». Возможно. Только почему в те осенние дни 89-го года, когда страна была беременна переменами и мучилась в предродовых схватках, очень влиятельные в Кремле люди сулили мне немалые жизненные блага и феерический карьерный успех, если расскажу народу «всю правду про Ельцина»? И тоже призывали не навредить России?

А я, признаться, и по сей день не знаю, навредил я ей или не навредил. Посмотрю на то, с какими великими болями страна залечивает раны, нанесенные своим первым президентом и его командой, и каюсь – навредил! Вспомню коммунистическое прошлое с его нищетой, репрессиями и гражданским бесправием, и успокаиваю себя – не навредил! Но и в том, и в другом случае, гордиться особо нечем. Увы. У смутного времени не бывает героев.

Глава 3

Незлопамятный и умеет прощать

За окном унылое межсезонье. Осень уже догорела, а зима замешкалась где-то на дальних подступах к Москве и не подоспела к положенному сроку. Наступила самая неуютная и бесцветная пора. На что ни бросишь взгляд, порадоваться нечему. Серое небо, осыпающее город то холодным полусонным дождем, то пропитанными влагой снежными хлопьями. Чахлые деревья, растопырившие во все стороны голые ветки. Автомобили, щедро окатывающие друг друга потоками дорожной грязи. И, конечно же, прохожие, уткнувшие красные носы в шарфы и напоминающие тоскливо нахохлившихся птиц. Вероятно, все они каждое утро мучаются одним и тем же вопросом – во что сегодня одеться. Но, похоже, угадывают немногие.

У нас тоже межсезонье. Правда, свое, политическое. На общесоюзных выборах Ельцин добился депутатского мандата, а после, хоть и не без проблем, вошел в Верховный Совет СССР и даже стал главой его Комитета по строительству. Но это уже взятый им рубеж. А есть еще и не взятый – надо победить на выборах в российский парламент. И не просто победить, а впечатляюще, что называется, с разгромным счетом. Тогда у Бориса Николаевича не будет конкурентов в борьбе за пост спикера. Должность, конечно, не Бог весть что, но с нее до заветного президентства уже рукой подать.

…Сидим у Ельцина на Лесной, пьем чай (в такое трудно поверить, но в ту пору это, хоть и редко, но все же случалось) и обсуждаем намеченную на январь 90-го поездку в Японию. Мы Виктором Ярошенко отвечаем за ее подготовку. Уже несколько раз встречались с представителями принимающей стороны и вместе с ними начерно составили программу визита. Теперь ее надо согласовать с шефом, и можно отправлять в Токио. Вопрос, в общем-то, нешуточный. Основательные японцы задергали нас своим вопросом: когда? И понять их можно. Им надо начинать готовиться, а мы никак не можем определиться с тем, на какие мероприятия и встречи соглашаемся, а на какие нет.

Шеф читает документ бегло и без эмоций, явно по диагонали. Чувствуется, его сейчас заботит что-то другое, более для него важное. И нам это, прямо скажем, не на руку. Поэтому ожидаем с нетерпением, каков будет его вердикт. И в целом по программе, и по самому больному вопросу двусторонних отношений – по проблеме «северных территорий». Обсуждение этой темы японская сторона ставит во главу угла всего визита. И в этом они также несговорчивы, как окруженные неприятелем камикадзе. Так что нам едва ли удастся склонить их к какому-то компромиссу. Но и шеф наш тоже крепкий орешек. Если скажет «Нет!», его и бульдозером не сдвинуть.

Наконец, программа худо-бедно, но дочитана. Ельцин захлопывает папку, на которой педант Ярошенко вывел каллиграфическим почерком: «Визит в Японию», и бросает ее на середину стола:

– Да-а, понимаешь… – и замолкает в задумчивости.

Как говорится, продолжение следует. И мы его ждем. Но шеф неожиданно круто меняет тему разговора:

– Партия и КГБ, вот кто страшится, что народ на выборах поддержит Ельцина. На все пойдут, чтобы этого не допустить! На любую провокацию! На любую, понимаешь, подлость! Но вы, – Ельцин многозначительно вскидывает брови и указывает на меня пальцем, – вы должны это упредить.

Такого поворота, признаться, не ожидал. Вроде речь промеж нас до сих пор шла об Японии, а тут вдруг на тебе – я должен в чем-то и как-то упредить всемогущую партию и еще более всемогущий КГБ. Или я что-то не так понял?