Читать книгу "Ты против меня - Дженни Даунхэм"

– А кроме как в комнате, совсем нигде одежды нет?

– Нет.

Он постучал музыкальным стуком, чтобы хоть как-то развеселиться. Тук-тук-тук, туккити-тук. Потом по-полицейски: бум-бум кулаком. Стучал решительно, но Карин не поддавалась.

– Можно сломать дверь, – предложила Холли. – В экстренных случаях разрешается.

Он улыбнулся. Холли улыбнулась в ответ. Он и забыл, как прекрасна ее улыбка; не желая, чтобы она погасла, Майки прокричал «Сезам, откройся!» и «Абракадабра!» из сказок «Тысячи и одной ночи», которые она обожала. Потом притворился серым волком, способным снести дверь, только дунув разок:

– Сейчас как дуну, как плюну, полетят клочки по закоулочкам!

Холли улыбалась, но Карин, похоже, было все равно. Он склонился к двери, чувствуя свое дыхание.

– Пожалуйста, Карин, поговори со мной. Я же твой старший брат, – сказал он, – ты можешь мне верить – я все сделаю, чтобы помочь, только открой, пожалуйста, дверь.

Когда Карин наконец отодвинула стул, которым застопорила дверную ручку, Холли запрыгала на одной ножке и вскинула кулачки – ура! В комнате было жарко и душно. Карин лежала на нижней полке двухэтажной кровати лицом вниз, зарывшись головой в подушки. На ней был вчерашний спортивный костюм. Она носила его уже несколько дней, а теперь, видимо, начала в нем и спать.

Холли тут же подбежала к ней.

– Зачем заперлась? – накинулась она на сестру, пнув ту голой ногой. – Это и моя комната тоже! Если с тобой случилось что-то плохое, это вовсе не значит, что можно вести себя как хочется!

Карин перекатилась на спину. У нее был изумленный вид, как у человека, вышедшего на дневной свет спустя много часов, проведенных во тьме.

– Повтори, ты что только что сказала… – пробормотала она.

Майки решил вмешаться:

– Так, хватит! Холли, бери вещи и иди одевайся. Холли еще разок пнула Карин напоследок, взяла две

школьные рубашки из груды грязного белья и понюхала их:

– Пахнут.

Майки взял рубашки, понюхал, проверил пятна и вручил Холли ту, что почище. К списку в голове добавился новый пункт: стиральный порошок.

Холли очень медленно поплелась к двери, но у самого выхода остановилась, положив руку на дверную ручку.

– Холли, ОДЕВАЙСЯ!

Он знал, что она не выносит его крика, но зато так дело сразу пошло быстрее. Она высунула язык,"хлопнула дверью и, громко топая, прошагала по коридору в ванную. Дверью ванной тоже хлопнула, для порядка.

Майки подвинул стул к кровати и сел:

– Ну, как дела?

Карин взглянула на него. Лицо ее распухло от слез.

– Мама ушла.

– Да, знаю.

– Это из-за меня, да? Я ее напугала.

– Да ты ее знаешь. Ее все пугает.

– Нет же, это из-за меня. С тех пор как все случилось, она и пьет больше, заметил? И спит весь день.

За ее спиной, в окне, Майки разглядел газон, заваленный мусором, и другие квартиры в доме. Странно было думать, что остальные люди все еще лежат под одеялами, жмут кнопки звонка на будильниках и зарываются под подушку, чтобы урвать еще пару минуток блаженного сна.

Карин вытерла лицо – из глаз снова катились слезы.

– Я, как могу, помогаю, но, кажется, у меня ничего не получается. Вот Холли сейчас попросила, чтобы я ей заплела косички, а у меня руки так дрожали, что я не смогла! Ну что за бред? Я потому ее и выгнала, чтобы она меня не расстраивала.

Майки проверил телефон. Ноль сообщений. Может, сходить все-таки к Сьенне? Эта никогда не откажет.

– Надоело мое нытье слушать, да? – проговорила Карин.

– Да нет, ной сколько угодно.

– Надоело, знаю. – Она села, подтянув колени к груди, и обняла себя. – Мне иногда даже кажется, что ты мне не веришь.

– Я же сказал, что разберусь с этим ублюдком.

– Это ты все время твердишь. Но если ты его побьешь, это ничего никому не докажет.

– Докажет, что с нами шутки плохи. Вернулась Холли и села на ковер:

– Ну что тут у вас? Майки повернулся к ней:

– Холли, что это ты на себя напялила?

– А все остальное грязное.

– Нельзя в футбольной форме в школу!

– А школа закрыта. По телевизору только что передали.

Он рассмеялся. Холли тоже.

Карин мрачно вперилась в него взглядом:

– Побьешь его, и будут у тебя неприятности. Это-то как нам поможет?

Он бросил на нее гневный взгляд, давая понять, что не стоит обсуждать такие вещи при Холли. Восьмилетний ребенок не сможет держать язык за зубами. Он рассердился на нее, почувствовал, как гнев закипает внутри.

Холли растерянно моргала:

– О чем это вы?

– Ни о чем. Неважно.

– Но я хочу знать.

– Я тебя очень прошу, – взмолился Майки, – пойди и оденься нормально. – Он потер затылок: начиналась мигрень. – Знаешь, что: если оденешься в школьную форму и прибежишь сюда не позже, чем через пять минут, я с тобой после школы во дворе мячик погоняю .

– Это подкуп.

– Ну да.

Холли нахмурилась:

– Не пройдет.

– Может, ей лучше остаться дома? – вмешалась Карин. – Тебе же так проще.

Майки так и не понял, серьезно она это или нет. Может, ей просто не хотелось оставаться одной.

– Я не против, – оживилась Холли. – Буду рисовать. А потом пойдем играть в футбол.

Майки задумался. Нет, жизнь должна вернуться в нормальное русло. Холли и так в последнее время много занятий пропустила. Если не наладить хоть какой-то режим, вся их семья покатится к черту.

– Нет, – отрезал он, – мы сделаем так. Холли наденет форму, я пойду посмотрю, есть ли что на кухне из еды. Потом вы с Холли позавтракаете, я отведу ее в школу, и мы, так и быть, запишемся в журнал опозданий. А ты, Карин, останешься дома, приберешься и придумаешь, что приготовить на ужин, чтобы, когда Холли вернется, еда была на столе.

Карин покачала головой:

– Как она пойдет в школу, если ее некому забрать?

До него не сразу дошел смысл ее слов. Обычно Холли забирала мать, но матери не было. Карин не выходит из дому – значит, остается только он. Смена у него заканчивается в девять, и если не удастся отпроситься пораньше – значит, без вариантов.

Он заперся в ванной и сел на унитаз, пытаясь все обдумать. Долго там сидел, надеясь, что все как-то само решится. Вспомнил парня, которого вчера показывали по телевизору. Его отправили в Ирак в восемнадцать лет, и он бегал там в пекле под выстрелами снайперских винтовок. А Карин сказала: вот это мужество. Но бедолага перед камерами трясся, и глаза у него были как у чокнутого – в них поселился страх и еще что-то, вроде чувства вины. Разве это мужество?