Читать книгу "Хорош в постели - Дженнифер Уайнер"

Я попала в журналистику, защитив диплом по английской литературе и не имея особых планов. Лишь хотела писать. Газеты представляли собой одно из немногих мест, где соглашались за это платить. Так что в сентябре, после выпускной церемонии, меня взяли на работу в очень маленькую газету в центральной части Пенсильвании. Средний возраст репортера равнялся там двадцати двум годам. На всех у нас было меньше двух лет профессионального стажа, и, чего греха таить, это сказывалось.

В «Сентрал вэлью тайме» я ведала пятью школьными округами, пожарами, автомобильными авариями и могла писать статьи на любые интересующие читателей темы, если оставалось время. За это мне платили триста долларов в неделю. Таких бешеных денег хватало на жизнь, если все шло нормально. Но, разумеется, всегда что-то случалось.

Потом меня перекинули на свадьбы. «Сентрал вэлью тайме» оставалась одной из последних газет в стране, бесплатно печатавших многословные описания свадебных церемоний и (о горе мне!) свадебных платьев. Шов «принцесса», алансонское кружево, французская вышивка, фата из ткани «иллюзион», вышитые бисером головные уборы... Эти и многие другие словосочетания я печатала так часто, что загнала их в накопитель. Так что после одного нажатия на «мышку» на экране появлялись готовые формулировки: «перламутровая вышивка», «пышная тафта цвета слоновой кости».

Однажды, печатая очередную порцию свадебных объявлений и размышляя о царящей в мире несправедливости, я наткнулась на слово, которое не смогла разобрать. Многие наши невесты заполняли стандартный бланк от руки. И вот это слово, написанное фиолетовыми чернилами, я прочитала как «марена».

Показала бланк Раджи, еще одному репортеру-новичку.

– Что бы это значило?

Он, прищурившись, всмотрелся в фиолетовые каракули.

– Вроде бы «мурена».

– А при чем тут свадебное платье?

Раджи пожал плечами. Он вырос в Нью-Йорке, учился в школе журналистики Колумбийского университета. Обычаи Центральной Пенсильвании казались ему уж очень странными. Я вернулась к своему столу, а Раджи – к прерванному занятию, еженедельному обзору школьных меню.

– Картофельное пюре, – ворчал он. – Сплошное картофельное пюре.

Но мне предстояло разбираться с «мареной». Спасти меня могла графа «Контактный телефон», в которой невеста нацарапала свой домашний номер. Я сняла трубку и набрала его.

– Алло? – послышался веселый голос.

– Добрый день, – поздоровалась я. – Это Кэндейс Шапиро из «Вэлью тайме». Я бы хотела поговорить с Сандрой Гэрри...

– Сэнди слушает, – чирикнула женщина.

– Привет, Сэнди. Послушайте, я работаю над свадебным объявлением и в вашем бланке наткнулась на слово... «марена»?

– Мор точка пена, – без запинки ответила она. Я слышала, как ребенок кричит «Ма!», и еще какие-то голоса, похоже, из «мыльной оперы», которую показывали по телевизору. – Морская пена. Это цвет моего платья.

– Ага. Премного вам благодарна, это все, что я хотела узнать...

– Но может быть... как вы считаете, люди знают, какого цвета морская пена? Скажем, какой цвет приходит вам в голову, когда вы думаете о морской пене?

– Зеленый? – предположила я. Мне хотелось закруглить этот разговор. В багажнике моего автомобиля стояли три корзины грязного белья. Я хотела уйти из редакции, поехать в тренажерный зал, заняться стиркой, купить молока. – Пожалуй, светло-зеленый.

Сэнди вздохнула:

– Видите ли, нет. Я думаю, в нем больше синего. Девушка в «Салоне для новобрачных» сказала, что этот цвет называется «морская пена», но я думаю, он действительно вызывает мысли о зеленом.

– Мы можем написать «синий», – предложила я. Сэнди опять вздохнула. – Светло-синий? Голубой?

– Видите ли, он не совсем синий. Когда говоришь «синий» или «голубой», люди думают о небе, а здесь...

– Может, бледно-синий? – импровизировала я. – Нежно-синий, как яйцо малиновки?

– Мне кажется, что все это неправильно, – упорствовала Сэнди.

– Гм-м, если вы подумаете об этом, а потом перезвоните мне...

Вот тут Сэнди заплакала. Я слышала ее всхлипывания на другом конце провода, на фоне голосов из «мыльной оперы» и криков ребенка, который, должно быть, прищемил палец.

– Я хочу, чтобы все было как надо, – говорила она, продолжая всхлипывать. – Знаете, я так долго ждала этого дня... Я хочу, чтобы все прошло идеально... и даже не могу сказать, какого цвета у меня платье...

– Ну что вы так расстроились? – Я чувствовала себя совершенно беспомощной. – Послушайте, цвет платья – это не главное...

– А может, вы сумеете приехать, – вдруг встрепенулась она. – Вы же репортер, так? Может, вы взглянете на мое платье и скажете, какого оно цвета.

Я подумала о грязном белье, о планах на вечер.

– Пожалуйста. – В голосе Сэнди слышалась мольба.

Я вздохнула. Стирка могла подождать. Во мне уже проснулось любопытство. Кто эта женщина? Как человек, не умеющий разборчиво написать «морская пена», сумел найти любовь?

Я спросила, как к ней доехать, мысленно ругая себя за мягкотелость, и пообещала быть через час.

Честно говоря, я ожидала попасть в трейлерный парк. Но Сэнди жила в настоящем доме, пусть и маленьком, с белыми стенами, черными ставнями и вошедшим в поговорку забором из штакетника. На заднем дворе я увидела самокат, детскую карусель и новые качели. На подъездной дорожке сверкал черной краской пикап. Сэнди стояла в дверях, лет тридцати, с огромными усталыми, но полными надежды синими глазами. Лицо с курносым носиком обрамляли белокурые локоны.

Я вылезла из кабины с блокнотом в руке. Сэнди улыбнулась мне сквозь сетчатую дверь. Я видела две маленькие ручонки, обхватившие ее ногу. Ребенок выглянул из-за нее и тут же спрятался вновь.

По обстановке чувствовалось, что с деньгами у хозяев не густо, но чистота и порядок поддерживались идеальные. На кофейном столике лежали стопки журналов «Винтовки и патроны», «Дорога и пикап», «Спорт и площадка». Коллекция «и», подумала я. Пол в гостиной устилал синий ковер, от стены до стены, на кухне – белый линолеум, не отдельные плитки, а сплошной, с нанесенным на него рисунком.

– Хотите газировки? – застенчиво спросила Сэнди. – Я как раз собиралась налить себе стакан.

Я не хотела газировки. Я хотела увидеть платье, определиться с цветом, сесть за руль и успеть вернуться домой к показу «Мелроуз-Плейс»[15]. Но на лице Сэнди читалось отчаяние, меня мучила жажда, так что я села за кухонный стол под прямоугольником белой материи с вышитыми на ней словами «БЛАГОСЛОВИ, ГОСПОДИ, ЭТОТ ДОМ» и положила перед собой блокнот.

Сэнди отпила из стакана, рыгнула, прикрыв рот ладошкой, закрыла глаза и покачала головой.