Читать книгу "Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье - Кирилл Бенедиктов"

Дайна Кайрите была старше Кати Серебряковой на три года. Прилично говорила по-немецки и немного знала русский. Родного ее языка — литовского — в Виннице не знал никто, поэтому разоблачение ей не грозило. Гаупштурмфюрер Нольде познакомился с ней, когда работал в комиссии при Рейхскомиссариате Остланд, изучавшей расовую принадлежность литовского населения. К этому времени отчисленная из медицинского университета Дайна устроилась на скромную должность регистраторши в общественной больнице Каунаса. Когда гаупштурмфюреру понадобились сравнительные данные по анамнезам литовцев, русских и евреев, Дайна быстро и качественно сделала для него эту работу. Нольде обратил внимание на молодую и привлекательную регистраторшу и взял ее к себе ассистенткой.

Я просто ассистентка? — спрашивала Катя. Нет, не просто, — усмехался Отто, — но я же не стану говорить об этом прямо. Пусть строят догадки и сплетничают. Достаточно того, что мы появляемся вместе на людях.

Катя — то есть Дайна — не могла понять, почему он так спокоен. Вокруг были враги, они ходили рядом, здоровались и мило ей улыбались. Если бы кто-то еще месяц назад сказал бы Кате, что она будет жить среди фашистов, и что фашисты будут считать ее своей, она плюнула бы этому человеку в лицо. Почему ты не говорил мне, что так будет? — допытывалась она. Когда рядом не было товарищей, она обращалась к Отто на «ты». Мы же готовились совсем к другому, вспомни, как мы захватили фальшивого Гитлера на той базе! А ты знал, что нам придется играть эти мерзкие роли? Знал?

Не мерзкие, — поправлял Отто. — Ты должна полюбить Дайну Кайрите, должна жить ее жизнью. Твое поведение должно быть абсолютно естественным. Тогда ты сможешь сделать то, ради чего тебя сюда отправили. Посмотри на меня. Я похож на человека, которого ты знала под именем Жером?

Я люблю Жерома, — говорила она. — Я не могу любить эсэсовца Отто Нольде. Он твердой рукой брал ее за подбородок и заглядывал в глаза. Это Катя Серебрякова не может любить эсэсовца Нольде. А литовка Дайна Кайрите, отца которой НКВД сослало в Сибирь, может. Впрочем, это не обязательно. Она должна держаться за него, потому что гаупштурмфюрер — важный человек в нацистской иерархии, и рядом с ним ей ничего не угрожает. Ты знаешь, какой вывод сделала комиссия, в которой работал Отто Нольде? Что литовцы не являются арийцами, а представляют собой смесь славян и примитивных балтийских племен. И теперь по распоряжению Гиммлера восемьдесят процентов населения Литвы подлежат депортации и заключению в концлагеря. Так вот, Дайна Кайрите очень не хочет попасть в эти восемьдесят процентов. Поэтому она готова молиться на своего благодетеля Отто Нольде, хотя любви между ними может не быть.

Порой ей казалось, что она вот-вот сойдет с ума, как несчастный Ганс Майер. Танкист, конечно, тоже был врагом, но его Катя немного жалела. После того, как они с Шибановым вернулись из ремонтных мастерских, Ганс впал в глубокую депрессию. Он наотрез отказался идти в бильярдную, и до самой темноты просидел на берегу реки, обхватив тощие колени руками и бессмысленно глядя куда-то в пространство. Шибанов пытался растормошить его, но безуспешно. А ночью Майер повесился.

Это произошло в доме, где они остановились на постой. Хозяйка, одинокая вдова по имени Галина, оказалась женщиной деловой и хваткой. Услышав, что постояльцы собираются платить за кров и еду настоящими рейхсмарками, она мгновенно накрыла на стол, выставила бутыль мутноватого самогона и весь вечер развлекала гостей последними городскими сплетнями. Кате пришло в голову, что известное выражение «болтун — находка для шпиона» подходит к Галине как нельзя лучше. К тому же видно было, что вдовушка явно пытается произвести выгодное впечатление на Майера.

Майер, однако, сидел за столом, как манекен, почти не ел, выпил несколько рюмок и ушел к себе в комнату. Галина предоставила в их распоряжение три комнаты: одну для русских «хиви», вторую для СС-хельферин, и третью для немецкого унтер-офицера. Комната Майера раньше принадлежала покойному мужу Галины. На стене висела его фотография в парадной казачьей форме и наградная шашка. Ночью Майер снял эту шашку и накинул на торчащий из стены гвоздь тонкий бельевой шнур.

Гвоздь, к счастью, не выдержал, и танкист свалился на пол, где его, полузадушенного, и обнаружили прибежавшие на шум Теркин и Гумилев. Майер плакал и повторял «Ich kann nicht! Ich kann nicht!».[6]

— Не было у бабы горя, так купила баба порося, — хмуро сказал Шибанов, глядя на рыдающего Майера. — И что нам теперь с ним делать, с уродом? Кончить его потихоньку уже не получится — хозяйка по всей округе растрезвонит. Да и командир не велит. Какие мысли будут, бойцы?

— Пусть наша СС-хельферин попробует его вылечить, — предложил Гумилев и выразительно посмотрел на Катю.

Кате очень не понравился его тон. Ей вообще не нравилось, как Лев и Саша вели себя с ней после той дурацкой дуэли. Они как будто презирали ее. Можно подумать, кто-то дал им такое право!

Ну и что с того, что Лев пытался робко ухаживать за ней с первого же дня их знакомства? Он был смешной, и знал много, и разговаривать с ним было интересно, но Катя не могла воспринимать его всерьез. Даже после того, как он убежал в эту свою самоволку и притащил ей огромный букет роз и конфеты. Конечно, это был поступок… но поступок не мужской, а какой-то мальчишеский. Странно — Лев был на одиннадцать лет старше, а Катя все равно чувствовала себя рядом с ним взрослой.

С Сашкой другая история. Сашка еще на Урале ей не понравился. Наглый, манеры хулиганские, даром что капитан госбезопасности. Но когда Катя узнала его поближе, поняла, что это только маска. Шибанов был отчаянный и в то же время ранимый. Любил стихи, умел красиво ухаживать. В общем-то, у него были шансы, во всяком случае поначалу. А потом появился Жером, и стало ясно, что рядом с ним и Сашка, и Лев просто мальчишки.

С первого взгляда Катя поняла, что это мужчина всей ее жизни. При этом она никак не могла бы назвать его красавцем. Внешне он ей, скорее, не нравился. Она вообще не любила брюнетов — если судить только по внешности, то Сашка, несмотря на перебитый нос, давал Жерому сто очков вперед. Но от Жерома шла какая-то невидимая волна, а у Кати в голове будто включился радиоприемник, настроенный на эту волну.

Неделю или даже больше он не обращал на нее никакого внимания. Это было даже обидно — Кате казалось, что с другими бойцами «Синицы» Жером занимается с большим интересом, а ее просто терпит. Сколько позора было, когда выяснилось, что у нее не хватает сил держать два пистолета одновременно… Тогда он впервые к ней прикоснулся — легонько пробежал пальцами по ее запястьям, и Катю словно электричеством ударило. А он ничего так и не почувствовал…

Так оно все тянулось и тянулось — Сашка и Лев бегали за ней, как глупые щенята, а для Жерома она оставалась «сержантом медслужбы Серебряковой», и это было невыносимо. Пока в день ее рождения он вдруг не принес ей гиацинт и не поцеловал ей руку. В тот момент Катя поняла, что небезразлична ему, что он все это время просто умело скрывал свои чувства. С этим у Жерома все было в порядке. Он учил их считывать эмоции человека по мимике и моторике, но попытки применить это искусство к нему самому не приносили успеха. Сейчас Катя понимала, что Жером прекрасно видел, что с ней творится. Дрожащие ресницы, пунцовые щеки, предательский блеск глаз — просто живая иллюстрация к типажу «влюбленная дурочка». Еще удивительно, как он после всего этого все-таки воспринимал ее всерьез. И как же она была счастлива, когда Жером первый раз заговорил с ней о чувствах. Он сказал тогда: