Читать книгу "Теория стаи. Психоанализ Великой Борьбы - Алексей Меняйлов"

Если вещи называть своими именами, в частности, немцев — немцами, а не эвенками, не башкирами и не русскими, а именно немцами, то от схемы: цари русские, просто часто ошибались, — можно легко освободиться. И тогда выясняется, что никаких ошибок вожди не совершали. Они поступали вполне целостно и закономерно. Они прежде всего пытались уничтожить неугодников, а территориальные и материальные приобретения — дело пятое, можно обойтись и без них, как в 1853–1856 годах.

Декабристы, часть которых, видимо, могла бы быть принята в партизанский отряд Батеньки, — правда с испытательным сроком, — попытались это положение исправить.

Глава пятьдесят первая
ТАК ЛИ УЖ ПЛОХА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ТЕОРИИ СТАИ ВЕЛИКАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ? УДИВИТЕЛЬНАЯ СУДЬБА ГРАФА ИГНАТЬЕВА

Регрессом или прогрессом какого из трех начал было свержение в России царского режима, о сохранении которого заботилась мыслящая часть декабристов? В чем психологическая сущность установления в России так называемого «социалистического строя»? Бедствием ли для России обернулась, в конечном счете, Октябрьская революция, как утверждали эмигрировавшие «внешники»-аристократы и торговцы-«внутренники», или — прорывом к экономическому благополучию, как то 70 лет утверждали коммунисты?

Было ли уничтожение царского общества для России благом или злом?

Перестала ли Россия быть Россией с приходом к власти новых волн все тех же некрофилов, но уже безродных? Или стала Россией в еще большей степени?

Вопрос вполне конкретный, определявший дальнейшие поступки человека, и отвечать на него приходилось в 1918–1920 годах очень многим, решая: оставаться ли им под властью неизвестных им большевиков или бежать, а если бежать, то куда: в Америку, Германию, Сербию, Францию?

На этот вопрос пришлось для себя отвечать графу Игнатьеву Алексею Алексеевичу, кавалергарду (соединение элитарное даже среди гвардейцев — для охраны Ее Императорского Величества; требования к кавалергарду: знатность, образованность, наличие состояния для содержания солдат своего полка (!), крупная стать и физическая сила) и образованнейшему человеку — офицеру генштаба времен Николая II. Этот перешедший на сторону большевиков граф, получивший у них подтверждение своего генеральского чина, оставил после себя толстенную книгу воспоминаний — бесценнейший документ души человека (Игнатьев А. А. «Пятьдесят лет в строю» — первое издание вышло в 1940 году; приведеная ниже цитата — по 150-тысячному изданию 1986 года).

Граф Игнатьев, хотя ему временами и казалось, что он в состоянии себя объяснить, был, однако, достаточно мудр, чтобы в последней главе (в которой он описывает, как после десятилетних усилий получил высочайшую награду — право вновь вернуться в Россию — большевистскую) написать следующие строки:

Не берусь судить (!), в силу каких причин русская земля мне всегда казалась легче французской, почему-то по ней легче было ходить. И как-то необычайно легко дышалось в этот приезд в Москве, и встречные люди казались как-то по-новому любезными.

Эти две на первый взгляд случайные фразы об исключительно ощущениях многое открывают нам о душе графа Игнатьева — русского. С одной стороны, этот красивый человек жил, как и все другие, прежде всего чувством — и был достаточно умен, чтобы это признать; кроме того, не стеснялся, что его чувства не совпадают с ощущениями многих окружавших его людей. С другой стороны, человек, полностью лишенный критического мышления, не смог бы написать «не берусь судить, в силу каких причин» — а повторил бы что-нибудь шаблонное от «идеологов»: дескать, потому легко дышится, что на родине оказался, родился здесь, да и березки белые тут растут — их-де во Франции нет. Но кавалергард граф Игнатьев понимал, что легко дышится в России не потому, что он здесь родился, и не потому, что здесь неповторимый, иной, нежели в других частях света, ландшафт, и не потому, что есть специфические растения.

Если бы он мог эти шаблонные мысли допустить, он бы их записал. Тем более, что они были вовсю разработаны идеологами советского периода, которые и цензурировали русского графа.

Но не написал.

Потому что причина легкого дыхания была иная — нечто, а вот чт`о именно, граф Алексей Игнатьев выразить не мог. Он просто чувствовал.

Нечто.

И этим наслаждался. Хотя обладание этим нечто стоило ему всего его состояния.

Это нечто осмыслить желательно — ибо всякое понимание прекрасно.

* * *

Отчетливей всего человек постигается через:

— эстетические предпочтения;

— притягивающиеся к нему события жизни.

Граф Игнатьев был при армии смолоду. Начало карьеры было суровым: его отец-чиновник, посчитал, что его крупный статью сын чрезмерно плаксив, поэтому для становления характера, еще ребенком, отдал его в кадетское училище в Киеве. Затем Алексей для продолжения обучения был переведен в элитный Пажеский Его Императорского Величества корпус, после которого, получив кроме прекрасного для его возраста образования еще и офицерское звание, занялся обучением солдат (всеобщая воинская повинность была еще впереди, соответственно, солдаты были почти как рекруты 1812 года) — и общение с ними Алексею Игнатьеву, как и Льву Николаевичу, нравилось.

Граф Игнатьев образование решил продолжить — в Академии Генерального штаба.

Академия Генерального штаба во времена Николая II была противоположностью Академии генерального штаба советско-сталинского периода.

Противоположность ее заключалась в том, что в Академию принимали отнюдь не подхалимов.

Если по порядкам, установленным еще Сталиным — и до сих пор не измененным, — чтобы попасть в Академию Генштаба, необходимо одно: желание вышестоящего начальника, зафиксированное в рекомендации, — иными словами, этой авторитарной скотине нужно было показаться хорошим, перед ним выслужиться и, в конечном счете, вылизать ему … в той мере и с той страстностью, с которой требуется, — то во времена графа Игнатьева в Академию Генерального штаба мог поступать любой офицер — хоть корнет, — и зачислялся он по результатам честной интеллектуальной борьбы — на многочисленных экзаменах, включавших такие экзотичные предметы, как астрономия и геология. Набравший наивысший балл получал право несколько лет работать над собой с помощью книг.

Таким образом, если в сталинской армии попавший в Академию Генштаба был, как правило, законченным карьеристом (скажем, прославленный маршал Жуков написал три варианта воспоминаний, содержание которых было скандально разным и определялось тем, какой в то время был у власти правитель — Сталин, Хрущев или Брежнев), то попавший в царскую Академию (за исключением периода Николая I) был, напротив, — искателем познания.