Читать книгу "Скрещение судеб - Мария Белкина"

Зинаида Митрофановна уронила книгу, я подняла, вложила книгу ей в руки. Спросила, не утомила ли ее своим присутствием.

– Нет. Работайте, пожалуйста, работайте, – и кроткая улыбка.

Все умерли… умерли… умерли. И Фальк! Две удивительные картины Фалька, подаренные им Елизавете Яковлевне, висят на стенах…

В углу тикают часы, отстукивая мое время, и я тороплюсь, пробегая глазами по строкам писем. Письмо за письмом. Это Алины письма из лагеря… Обратный адрес: Коми АССР, Железнодорожный район, Железнодорожный поселок, почтовый ящик 219/Г; а позже – Коми АССР, Железнодорожный район, станция Ракпас, комбинат. Письма часто повторяют одно другое, Аля, видно, не надеется, что все они дойдут до адресата.

Если бы сейчас кто из нынешних молодых стал бы читать эти письма, он бы так и не понял, откуда писались они… Почтовый ящик? Ну и что? У нас столько закрытых производств и институтов без названий с «почтовыми ящиками»! Работает она, эта Аля, видно, где-то там на Крайнем Севере – «в июне еще холодно, в июле уже холодно…», «…пора ночей, когда библейский герой приказал солнцу остановиться и все замерло…» – завербовалась, должно быть, или по комсомольской путевке работает на какой-нибудь из строек пятилетки. Рабочий день, правда, слишком уж долог, но ведь это военные годы! «Встаю в пять часов, в шесть на работу, перерыв с двенадцати до часу, кончаю в семь…» Норму перевыполняет, несет разные общественные нагрузки – все как у всех, все как положено. Работает мотористом в швейном цехе, потом лаборантом в химцехе. Но почему-то так часто в этих письмах поминается какой-то забор… Все какой-то забор! «Вокруг нашего забора отцветает осень…» «…А за забором зеленеет весна…» «По ту сторону забора стоит оцепеневшая, безмолвная тайга, и каждая веточка, каждое дерево, как тончайший белый коралл. Время от времени большой черный ворон, неприятно каркая и тяжело взмахивая сильными, мрачными, как у вражеского самолета, крыльями, улетает прочь…» Улетает прочь…

«Первое время, первые месяцы, даже вообще первый год здесь, на севере, мне было довольно тяжело в непривычной обстановке после того уединения, в котором я находилась последние полтора года в Москве. Я все время хворала, температурила и все время работала. А теперь приспособилась, да и работа легче последние три месяца…

…Сейчас работаю на производстве зубного порошка, пропахла мятой и вечно припудрена мелом и магнезией. Окружающие люди относятся ко мне очень хорошо, хотя характер мой не из приятных. Может быть, именно поэтому хорошо и относятся. Я стала решительной, окончательно бескомпромиссной и как всегда твердо держусь “генеральной линии”. И представьте себе, меня слушаются. Есть у меня здесь приятельница, с которой не расстаюсь со дня отъезда из Москвы».

Приятельница эта была та самая Тамара Сланская, с которой мы уже знакомы и помним, как следователь добивался от нее признания, что она передавала секретные сведения в Париж Сергею Яковлевичу Эфрону и его дочери Ариадне Эфрон. В деле Али фигурировала неведомая ей Тамара Сланская, в деле Тамары Сланской – неведомая ей Ариадна Эфрон! Но встретились они только в этапной камере Бутырской тюрьмы, обе осужденные на восемь лет лагерей. Огромное помещение было набито до отказа теми, кто вызван для этапа с вещами.

Это было 24 января 1941 года.

Выкрикивают по списку: «Сланская!» Услышав эту фамилию, Аля ищет глазами, кто откликнется, и старается пробраться поближе к единственной здесь знакомой… А когда произносят «Эфрон!», Тамара впервые видит высокую, худую, большеглазую молодую женщину. И вот они рядом – знакомые и незнакомые… Их вместе грузят в машину, вместе они попадают в вагон – в столыпинский вагон. Подобные вагоны для арестованных были построены еще при царском министре внутренних дел Столыпине. В таких вагонах тогда перевозили тех, кто пытался свершить революцию 1905 года… А после победы революции 1917 года в тех же вагонах перевозили и тех, кто свершил революцию, и тех, кто не принял эту революцию, и тех, кто не имел ни малейшего отношения к революции! В этих вагонах на строительство сталинских пятилеток, в места, куда не заманишь по доброй воле, привозили миллионы и миллионы рабов, которым не надо было платить за их труд, которых почти не надо было кормить… Такое Столыпину – и в голову не могло бы прийти! А если бы и пришло – то какой бы шум подняла общественность старой России!..

Столыпинский вагон разбит на узкие купе. В купе две полки одна над другой, третья – багажная. Окон нет. Вместо двери решетка, ее запирают из коридора конвоиры. В коридоре – зарешеченные окна. Вот в такое купе и были втиснуты Аля и Тамара Сланская, а всего их было в купе четырнадцать женщин!

– Нам повезло, – говорила мне Сланская, – мы с Алей сидели у самой решетки, и из коридора шел воздух, а то можно было бы совсем задохнуться…

Два раза в день водили в уборную. Раз в день давали кружку воды, конвоиры топили в ведре снег. Кормили, как и на всех этапах, соленой воблой, и вагон стонал от возгласов – пи-ить!

– Нам с Алей было полегче, мы не ели воблу… Аля всю дорогу пересказывала уголовницам романы, придумывала смешные истории…

«Я ведь еще очень веселая, родные мои, – напишет Аля теткам потом из лагеря, – узнав много горя, я все равно не разучилась смеяться и даже радоваться. И это мне помогает выныривать из любого убийственного настроения…»

Так ехали двадцать два дня и двадцать две ночи до Княжьего Погоста – это за Котласом по железной дороге на Воркуту. Ехали сидя, не имея возможности размяться, никуда не выходя, кроме как два раза в день по коридору туда и обратно! А за решеткой окон коридора «насыпи узкие, столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то все косточки русские… Сколько их!., знаешь ли ты?»

Нет, ни Аля, ни Тамара тогда еще не знали, что дорогу эту Котлас – Воркута построили такие же узники, как и они, сложив здесь свои жизни, и нет им ни могилы, ни креста, ни зарубки на дереве…

16 февраля Аля и Тамара наконец доехали до Княжьего Погоста. С эшелона их сняли только двоих.

Мела пурга, пронизывал ветер, лаяли собаки конвоиров, серенькие станционные здания, деревянные домишки, заваленные сугробами, вышки за забором, за колючей проволокой, на вышках часовые в тулупах, а кругом лес, лес, лес…

В Княжьем Погосте находилось Центральное управление Севжелдорлага, отсюда распределяли по лагерям, отсюда должны были отправить дальше. А пока был Княжий Погост, и открытки от Марины Ивановны шли на Княжий Погост, открытка за открыткой. Первая помечена 5 февраля 1941 года; писем она не пишет, пока не узнает точного адреса. Муля пишет открытки и длинные письма. Письма полны горячей любви, преданности, тоски. Он старается подбодрить Алю, вселить в нее веру, что дело будет пересмотрено, что он добивается этого и что, как только будет известен ее точный адрес, он приедет к ней на свидание. И все письма он неизменно подписывает – твой муж, твой горячо любящий муж, твой муж навеки[168].