Читать книгу "Дочь Империи - Раймонд Фейст"

— Да, с тех пор как погиб твой отец, госпожа.

Мара подняла брови:

— Настолько хорош?

Кейок улыбнулся, а это случалось столь редко, что Мара от неожиданности чуть не споткнулась и остановилась на месте.

— Да, настолько хорош. Он прирожденный вожак. Именно поэтому Папевайо так быстро привязался к шельмецу. Если бы твой командир авангарда восстал из праха, он сказал бы то же самое. А случись так, что властитель Котаи остался бы в живых, Люджан, вероятно, уже сейчас был бы командиром авангарда.

От Мары не укрылся оттенок боли, прозвучавший в голосе Кейока, и она поняла, сколь много значил Папевайо для старого служаки, любившего его, как сына. Но затем возобладали навыки цуранской самодисциплины, и верный военачальник снова стал таким, каким она знала его с детства.

Мару обрадовал выбор Кейока.

— Значит, Люджана назначаем командиром авангарда, а его место займет кто-нибудь из сотников.

Они шли под деревьями, где когда-то Папевайо, преклонив колени, просил как милости позволения умереть от собственного меча. Мара знала, что скорбь о его гибели еще долго будет сжимать ее сердце. Но сейчас она размышляла о том, что могло бы случиться, если бы она не переиначила традицию, связанную с черной повязкой осужденного. Вдоль спины пробежал холодок: на какой тонкой нити висела ее жизнь!

На этот раз неожиданно резко остановился Кейок. Впереди высилась живая изгородь, преграждающая вход на поляну, и по традиции военачальник мог сопровождать Мару только до этого места. Затем Мара заметила одинокую фигуру человека, поджидающего ее перед Поляной Созерцания, священным местом успокоения ее предков. В руках он держал хорошо знакомый красно-желтый шлем, отсвечивающий медью в свете предзакатного солнца, а ножны, висевшие на боку, были пусты.

Спокойно отпустив Кейока, Мара шагнула навстречу властителю Анасати.

Текума пришел без почетной стражи. Алые и желтые доспехи рода Анасати скрипнули в тишине, когда он поклонился, приветствуя невестку.

Мара ответила на поклон, невольно отметив про себя, что с наступлением вечера птицы на деревьях смолкли.

— Я надеялся найти тебя именно здесь. На этом месте мы разговаривали с тобой в последний раз, и мне показалось, что будет лучше всего, если мы начнем сначала на той же самой земле. — Он бросил быстрый взгляд на гомонящую толпу гостей, запрудившую двор, и снующих между ними слуг. — Я опасался, что в следующий раз, когда мне доведется ступить на эту траву, я увижу одетых в оранжевое воинов, сметающих все на своем пути, а не этих весельчаков, что сейчас явились сюда пировать и чествовать тебя.

— Они явились чествовать Имперского Стратега, — поправила Мара свекра.

Текума всматривался в лицо невестки, словно увидел его впервые.

— Нет, госпожа. Конечно, они празднуют день рождения Альмеко, но на самом деле чествуют тебя. Между нами никогда не будет душевной приязни, Мара, но вас связывает Айяки. И я осмеливаюсь считать, что мы уважаем друг друга.

Мара поклонилась Текуме ниже, чем когда-либо прежде, и с полной искренностью ответила:

— Ты не ошибаешься, Текума. Я не раскаиваюсь ни в чем, жаль только, что невинным людям пришлось страдать… — Мысли Мары обратились к отцу, брату, Папевайо и даже Бантокапи, и она добавила:

— И умереть. Все, что я сделала, совершено для блага Акомы, которая в один прекрасный день перейдет к Айяки. Надеюсь, ты понимаешь меня.

— Понимаю. — Текума собрался было уходить, но вдруг тряхнул седой головой, и за маской его невозмутимости блеснула невольная улыбка. — Представь себе, понимаю. Быть может, когда Айяки достигнет совершеннолетия и примет бразды правления, я загляну в свое сердце и обнаружу, что простил тебя.

Мара только диву давалась, какой странный оборот могут принять события в Игре Совета.

— Я рада уже тому, что по крайней мере сейчас у нас нет оснований для вражды, — ответила она.

— Вот именно, сейчас, — Текума вздохнул едва ли не с сожалением. — Кто знает, что могло бы случиться, будь ты моей дочерью, а Банто — сыном властителя Седзу.

Он надел шлем с таким видом, словно не намерен больше никогда возвращаться к этому разговору. Волосы, не заправленные под шлем должным образом, нелепо торчали у него над ушами в разные стороны; вдоль шеи болталась узорная застежка шлема, но при всем том Текума отнюдь не выглядел смешным. Он сохранял достоинство вельможи, у которого остались за плечами и которого ждали впереди долгие годы власти; перед Марой стоял правитель, умудренный возрастом, опытом и знаниями, — владыка с головы до пят. И из его уст прозвучали слова:

— Ты истинная дочь Империи, Мара из Акомы.

Это была высокая честь, и, не имея представления о том, как следует отвечать в подобной ситуации, Мара лишь низко поклонилась.

Охваченная глубоким волнением, она проводила взглядом Текуму, который возвратился к ожидающей его свите. Оставшись в полном одиночестве, она вошла на Поляну Созерцания.

Казалось, тропа к натами вечна и неизменна, как само время. Опустившись на холодную землю, где до нее преклоняли колени многие и многие предки, Мара погладила пальцами высеченную на камне птицу шетра.

— Спи спокойно, отец, и ты, брат мой. От того, кто отнял вашу жизнь, остался лишь пепел. Он понес кару за пролитую кровь. Честь Акомы не запятнана, и род ваш продолжится, — тихо промолвила Мара дрогнувшим от радости голосом.

Затем хлынули непрошеные слезы: это поднялись со дна души годы страха и боли.

Высоко над головой раздалась звонкая трель — то птица шетра скликала стаю: пора было взлететь в небеса, чтобы торжественно проводить солнце. Мара плакала, не пытаясь сдержать слезы, пока свет зажженных фонарей не пробился сквозь живую изгородь и до поляны не долетели звуки начавшегося празднества. Что ж, ее усилия увенчались успехом. Впервые с того времени, как Кейок забрал из храма юную послушницу, в сердце Мары воцарился мир, и где-то на Великом Колесе тени ее отца и брата обрели покой, зная, что честь и достоинство Акомы восстановлены.

Мара поднялась с колен. Дом полон гостей, о которых нужно позаботиться… и Игра Совета должна продолжаться.