Читать книгу "Проклятые легионы. Изменники Родины на службе Гитлера - Олег Смыслов"

В девять с половиною утра приносили завтрак: ячменный кофе и сахар.

После завтрака – в 10 часов Петр Николаевич ложился спать и спал до 11.30, когда его одного опять пускали в уборную. В 12–13 ч. был обед.

В 13 с половиною – 14 часов его обыкновенно вызывали на допрос.

В 17 с половиною – 18 часов он возвращался, и приносили ужин, после чего он немного читал, и мы много разговаривали.

Книги для чтения он получал из тюремной библиотеки, которая на Лубянке была довольно обширна. Кроме русских книг, были и иностранные.

Вечером еще раз выводили в уборную, а в 22 ч. отбой, и мы ложились спать».

Генерал П.Н. Краснов на Лубянке получал особое питание, которое ему приносили отдельно.

В паек атамана входило:

1 кг 200 г белого хлеба и девять кусков сахара. Завтрак: блин или рисовая каша или яйцо. Обед: суп или борщ, кусок жареного мяса с гарниром и компот. Ужин: каша или пюре картофельное с куском селедки.

Следователь называл его по имени и отчеству и разговаривал с ним исключительно вежливо, на «Вы».

За четыре месяца, первые два месяца его вызывали на допрос каждый день, кроме воскресений, а потом два раза и раз в неделю.

Допросы были только днем, так как следователь учел жалобу Петра Николаевича. Краснов плохо видел по ночам и не мог ходить.

Следователь спрашивал его о деятельности, как атамана, в 1917–1919 гг., о времени эмиграции, об организации казачества во Второй мировой войне.

В вину Краснову ставилось:

1) нарушение слова, данного им в 1917 г. при выпуске из тюрьмы в Быхове, что он не будет сражаться против большевиков;

2) в антисоветской борьбе в 1917–1919 гг., в поддержке Братства русской правды, в руководстве казачеством во Вторую мировую войну.

* * *

Однажды нарком госбезопасности генерал В. Меркулов вызвал к себе на прием Николая Николаевича Краснова и его сына Николая.

Кстати сказать, из четырех Красновых (П.Н. Краснов и С.Н. Краснов были казнены) Н.Н. Краснов (старший) умер в ссылке, а Н.Н. Краснов (младший) после 10-летнего наказания вернулся в Европу.

Итак, кабинет Меркулова (Н.Н. Краснов – младший):

«– Не стесняйтесь, „господа“! Закусывайте и пейте чай, – предложил Меркулов, вставая.

– Такие „чаепития“ – не частое явление у нас на Лубянке. Только для особых гостей! – на его лице появилась странная блуждающая улыбка, полная скрытого смысла…

– Как доехали? Не укачало ли и вас в самолете? (Что это, намек на Шкуро?) Не беспокоил ли вас кто-нибудь? Есть ли какие-нибудь жалобы? – и не дождавшись ответа, скорее даже не интересуясь ими, Меркулов обратился прямо к отцу.

– Почему вы не курите, Краснов, не пьете чай? Вы, по-моему, не очень разговорчивы и дружелюбны! Я думаю, что за этим молчанием Вы пытаетесь скрыть Ваше волнение… страх…, а волноваться, в общем, совсем не стоит. По крайней мере – не в этом кабинете. Вот когда Вас вызовут к следователю, я Вам советую говорить только правду и находить ответы на все вопросы, а то… мы и подвешивать умеем. – Меркулов тихо засмеялся. – Знаете, как подвешивают? Сначала потихоньку, полегоньку… даже не больно, но потом… Не описал ли в своих книгах подобный способ дознания атаман Краснов?

– На свободу не надейтесь, – продолжал генерал. – Вы же не ребенок! Однако если не будете упираться, легко пройдете все формальности, подпишете кое-что, отбудете парочку лет в ИТЛ и там привыкнете к нашему образу жизни и… найдете ее прекрасные стороны. Тогда, возможно, мы Вас выпустим. Жить будете!

Опять пауза.

– Так что, полковник Краснов, выбирайте между правдой и жизнью, или запирательством и смертью. Не думайте, что я Вас запугиваю. Наоборот! Ведь Петр Николаевич, Семен Николаевич и Вы – наши старые знакомые! В 1920 г. вам удалось вьюном выскочить из наших рук, но теперь все карты биты. Не уйдете! „Нэма дурных“, – как говорят на Украине…

– Мне Вам нечего рассказывать! Я не понимаю, к чему вся эта волокита. Кончайте сразу. Пулю в затылок и…

– Э-э-э, нет, „господин“ Краснов! – криво усмехнулся Меркулов, опускаясь в кресло. – Так просто это не делается. Подумаешь! Пулю в затылок и все? Дудки-с, Ваше благородие! Поработать надо! В ящик сыграть всегда успеете. Навоза для удобрения земли хватает. А вот потрудитесь сначала на благо Родины. Немного на лесоповале, немного в шахтах по пояс в воде. Побывайте, голубчик, на 70-й параллели. Ведь это же так интересно! „Жить будете“ – как говорят у нас. Вы не умеете говорить на нашем языке. Не знаете лагерных выражений, родившихся там, в Заполярье. Услышите! Станете „тонкий, звонкий и прозрачный, ушки топориком!“, ходить будете макаронной походочкой! – расхохотался генерал. – Но работать будете! Голод Вас заставит!»

Когда Меркулов закончил свою речь, то нажал кнопку звонка на столе, вызвав офицера.

Обращаясь уже к вошедшему, он сказал: «Убрать их! С меня хватит! Но следователям скажи – „без применений“! Понял? Жить должны! Работать должны!..»

Стоит заметить, что на Лубянке к врагам относились при вожде гораздо гуманнее. Может потому, что эти враги были настоящие!

6

На Лубянке Петр Николаевич Краснов считал, да и надеялся, что его не казнят. Атаман и ярый враг большевизма был уверен в невыгодности своей казни, так как она сделает из него мученика и вызовет нежелательные толки на Западе, где он известен как писатель, а его произведения переведены на семнадцать языков.

На нем была зеленая гимнастерка и длинные штаны. Из-за того, что во время болезни его ноги распухли, ему выдали высокие сапоги с кирзовыми голенищами и кожаным низом. На прогулку ему давали тюремное пальто, черное, с завязками впереди вместо пуговиц, осенью картуз, а зимой серую солдатскую папаху.

Каждые десять дней в бане П.Н. Краснову меняли чистое белье: рубашку, кальсоны, полотенце, простыню и наволочку, а на кровати у него единственного лежало два матраца. Во время допроса на стул Петру Николаевичу подкладывали кожаную подушку, для удобства.

Больше всего Краснов беспокоился о своей жене Лидии Федоровне и очень мечтал, чтобы в эмиграции была издана его последняя рукопись «Погибельный Кавказ».

На что-то еще надеялся и Андрей Андреевич Власов.

Как бывшему биографу Власова, К. Токареву разрешили присутствовать при его допросах в Москве. Не раз они беседовали на Лубянке.

В. Токарев вспоминал:

«Сокамерники завистливо удивлялись, как это ему удалось выпросить двойную норму питания.

– Мне голодно, я большой человек, – жаловался он надзирателям.

– Не большой, а прожорливый, – отмахивались они. Их начальник распорядился выдавать двойную пайку – „чтоб не скулил перед судом“.

Однажды Власов спросил у меня: