Читать книгу "Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор"

– Венчай его! Венчай его!

– Нет коронам, нет царям! Нет коронам, нет царям!

В третий раз Антоний поднес венец Цезарю, и в третий раз Цезарь отверг его.

Рукоплескания и крики были подобны грому.

Цезарь встал и воздел руки, призывая к молчанию. Он взял диадему из рук Антония, поднял высоко над головой, и толпа замерла в напряженном молчании. Казалось, в следующее мгновение Цезарь увенчает себя сам.

– Граждане! – вскричал он. – Мы, римляне, признаем лишь одного царя – Юпитера, царя богов. Марк Антоний, забери эту диадему, отнеси в храм Юпитера и преподнеси ему как дар от Гая Юлия Цезаря и народа Рима.

Восторг народа не поддавался описанию. Цезарь снова поднял руки, призывая к молчанию.

– Возвещаю, что луперкалии прошли хорошо, в полном соответствии с обычаем. А теперь все на праздничный пир!

Луций стоял перед Рострой, в самой толчее, смотрел наверх, на своего двоюродного дядю, и не знал, что и думать о разыгранном на его глазах представлении и о реакции на него со стороны народа. Ему казалось, что люди, кричавшие «Венчай его!», восхищались еще более бурно, когда Цезарь отвергал корону, словно сам акт отказа от символа власти давал ему ту власть, которая в этом символе воплощалась. Кричавшие же «Нет царям, нет коронам!», похоже, были настолько глупы, что и вправду верили, будто без диадемы Цезарь не является фактически полновластным царем. Правда, Антоний как-то сказал ему, что «в политике видимость – это все». Да, как ни поверни, а это сбивало с толку.

Кроме того, Луций не знал, как ему относиться к Цезарю. Похоже, каждый мужчина, женщина или ребенок в Риме либо благоговел перед ним, либо с той же страстью презирал его. Но для Луция он всегда был дядюшкой Гаем, с его вечно занятым видом, зачесанными на лысину волосами и слегка нелепой манерой говорить о себе в третьем лице. Цезарь присутствовал в жизни Луция всегда, хотя по большей части отдаленно и отстраненно. Когда они оставались вдвоем, Луций чувствовал в поведении двоюродного дяди какую-то напряженность, а иногда, лишь бросив на Луция взгляд, Цезарь отводил глаза. С чего бы это?

Несколько раз отец Луция позволял себе туманные намеки на некий долг, якобы имеющийся у Цезаря перед их семьей, но ничего больше не объяснял. Луций чувствовал, что речь идет о каком-то трагическом или позорном событии из прошлого, таком, о каких взрослые говорят лишь между собой, но не в присутствии детей. У него имелась догадка, хотя неизвестно на чем основанная, что это касалось его бабушки Юлии и деда Луция Несчастного. Что же Цезарь им сделал или, наоборот, чего не сделал для них? Предположительно дело было связано с деньгами, а может, с оскорблением чьего-то достоинства или и с тем и с другим. Конечно, что бы то ни было, оно не могло идти в сравнение с завоеванием Галлии или победой в гражданской войне, но Луция терзало любопытство. Может быть, теперь, по достижении совершеннолетия, ему все же откроют тайну того, что случилось давным-давно, задолго до его рождения?

* * *

Спустя месяц – за день до мартовских ид – Луций Пинарий обедал в доме Марка Лепида на Палатине. Лепид воевал под началом Цезаря и в настоящее время занимал у диктатора пост начальника кавалерии. На обеде присутствовали сам Цезарь, Марк Антоний и несколько других самых близких друзей Цезаря.

Антоний пил больше всех и, хотя не выказывал признаков опьянения – язык его не заплетался, он не кричал, не бранился и не жестикулировал больше обычного, – глаза его светились озорным блеском.

– Ну, командир, – обратился он к Цезарю, – скажи, наконец, ради какого такого важного заявления ты всех нас собрал?

Цезарь улыбнулся. Он держал всех в напряженном ожидании, пока подавали рыбу, а затем дичь. Но теперь понял, что если не скажет сейчас то, что намеревался, то даже заварной крем Антонию в горло не полезет.

– Быстро же ты, Антоний, устал ждать. Ладно, полагаю, хватит вас мучить. Я специально попросил Лепида пригласить сюда группу избранных. Некоторым из вас довелось воевать со мной в Галлии и стать свидетелями капитуляции Верцингеторикса. Другие сражались при Фарсале, где мы одолели Помпея. Иные побывали в Александрии, где мы установили мир между враждующими египтянами, несмотря на все их вероломные уловки. Кое-кому довелось сражаться у Тапса, где встретил свой конец Катон. Все вы уже испытаны в сражениях или будете испытаны. – Он улыбнулся, бросив взгляд на Луция. – Вы представляете собой отборный отряд, элиту римского воинства. Вы же – наиболее доверенные из всех моих военачальников. Вот почему я собрал вас здесь особо перед официальным оглашением моих намерений, которое состоится завтра.

– Да! – прошептал Антоний – Это насчет…

– Парфии, – закончил за него Цезарь, не позволявший встревать перед ним даже Антонию. – Я пришел к окончательному решению относительно вторжения в Парфию.

Присутствующие замерли. В принципе все знали, о чем должна пойти речь, но значимость задуманного была столь велика, что это казалось нереальным до тех пор, пока решающие слова не были произнесены вслух.

– И?.. – не выдержал, проявив чуть ли не мальчишеское нетерпение, Антоний.

Цезарь рассмеялся:

– Терпение, Антоний! Терпение! Сейчас подадут следующие блюда. Мы насладимся нежными ломтиками домашней птицы и свинины с яичной подливой и приправой гарум – правда ведь, Лепид? Недаром говорят, что повар Лепида – один из лучших на Палатине.

– Командир, пожалуйста…

– Ладно, следующая перемена может подождать.

Цезарь прочистил горло.

– Я полагаю, что мне следует встать, а всем вам взять свои чаши. Добрые друзья, не далее как завтра Цезарь обратится с запросом к сенату, и сенат даст свое согласие.

Эти слова были встречены легкими смешками.

– Цезарь потребует предоставления новых военных полномочий, целью которых будет проведение кампании против… Антоний, смотри не лопни!

Последовал новый взрыв смеха, и лишь после этого Цезарь вымолвил слово, которого все так ждали:

– Парфии.

– Парфия! – вскричали командиры, поднимая чаши.

«Итак, – подумал Луций, осушая чашу вместе со всеми, – слухи подтвердились».

Его двоюродному дяде оказалось недостаточно власти над всем Средиземноморьем, и он устремил свой взор к Древней Персии, некогда покоренной Александром, на земле которой ныне находилось могущественное и воинственное царство Парфия.

Парфия являлась единственной державой, способной соперничать с Римом. Когда Луцию было девять лет, человек по имени Марк Лициний Красс, стяжавший славу подавлением грандиозного восстания рабов под предводительством Спартака, используя Сирию как базу для проведения операции, двинул армию Рима против парфян. Красс, богатейший человек в Риме, обладал таким же политическим влиянием, как Помпей и Цезарь. Установившееся временное равновесие сил заставило их прийти к соглашению и ввести режим совместного правления, получивший название триумвирата, хотя каждый из них стремился к единоличной власти. Красс полагал, что путь к ней ему проложит победа над Парфией. Он надеялся совершить там то же, что Цезарь в Галлии, и добавить к своему богатству славу полководца, присоединившего к Риму новую, ценнейшую провинцию. Тем более что баснословные сокровища Парфии намного превосходили стоимость всего, что можно было добыть в Галлии.