Читать книгу "Потемкин - Саймон Себаг-Монтефиоре"

Пока Потемкин согласовывал свои польские планы в Петербурге, в революционной Варшаве ходили самые мрачные слухи. Польский посланник в Петербурге Деболи подливал масла в огонь, постоянно сообщая Станиславу Августу о видах Потемкина на польский престол. Петербургские враги светлейшего объединились, и наступил самый жестокий кризис за всю историю его партнерства с Екатериной.

«Кажется, мы неплохо справлялись и без вас», — вот что, согласно одному из донесений Деболи, Екатерина заявила Потемкину. Слова эти звучат вполне правдоподобно, однако все же напоминают скорее речь жены, делающей выговор мужу, но не покидающей его.[970] Уильям Фокнер, специальный посланник английского премьер-министра Питта-младшего, прибыл в Петербург 14 мая 1791 года, а в начале июня открылись затяжные переговоры о преодолении очаковского кризиса. Екатеринам Потемкин подолгу беседовали с англичанином. В своих депешах Фокнер отмечал единство их позиции, несмотря на разницу в стиле поведения — приветливый у императрицы и угрюмый у светлейшего. Например, во время одной из таких встреч в соседней комнате собака залаяла на ребенка. Императрица поспешила успокоить мальчика и, повернувшись к Фокнеру, произнесла: «Собака, которая лает, — не кусает».[971]

Однажды Потемкин пригласил Фокнера на обед, во время которого разразился «странным и совершенно непонятным» монологом. Светлейший «сказал мне, что он русский и любит свою страну, но и Англию любит тоже; что я — островитянин, а следственно, высокомерен и не люблю ничего кроме своего острова». Затем последовало предложение вполне в духе Потемкина: почему бы Англии не взять себе Кандию (Крит) в качестве компенсации за русские приобретения в Османской империи? Оттуда Британия могла бы контролировать торговлю между Египтом и Ближним Востоком. После этого князь пустился расписывать свои южные завоевания и великие проекты, успех которых «зависит исключительно от него». На протяжении всей этой речи Фокнер не имел возможности вставить ни слова, но английский премьер мог не сомневаться, что Россия намерена оставаться на Черном море и уступать туркам Очаков не собирается.[972] В начале июля в Англии и в Пруссии поняли, что должны принять условия Екатерины.

Следующее огорчение ждало Фокнера, когда в Петербурге появился Роберт Адер, отправленный Ч.Дж. Фоксом в качестве неофициального посланника от английской оппозиции. Семен Воронцов обеспечил Адеру наилучший прием в российской столице, сообщив Потемкину, что сама герцогиня Девонширская, первая леди лондонского света, «оказывает ему честь своей дружбой».[973] Адер был прекрасно принят императрицей и князем; на прощание Потемкин сделал ему подарок от имени Екатерины — перстень с ее портретом.[974]

Достигнув зенита своего могущества, Потемкин походил на медведя, загнанного в угол стаей собак. Зубов не переставал внушать императрице, что светлейший ведет себя недопустимо высокомерно и, более того, угрожает ее власти. «В сие время крылося какое-то тайное в сердце императрицы подозрение против сего фельдмаршала», — писал ЕР. Державин.[975] Светлейший повторял, что он со всех сторон окружен врагами. В Царском Селе, куца Екатерина перебралась на лето, Потемкин появлялся нечасто и ненадолго. В то самое время, когда решение вопроса об отношениях с Англией, Пруссией и Польшей становилось все более актуальным, дипломаты отмечали, что Екатерина сделалась холодна с Потемкиным. Как всегда, это обнадеживало его врагов.

Зубов не только чернил Потемкина в глазах Екатерины: ему удалось поссорить с Потемкиным Суворова, добившись для него, якобы по собственной инициативе, тех милостей, которые прежде предлагал Потемкин. «От имени императрицы» Зубов сказал Державину, чтобы тот не просил ни о чем светлейшего, но адресовался прямо к нему.

Державин обратил на себя внимание императрицы одой «Фелица», в которой представил в смешном виде генерал-прокурора Вяземского и самого Потемкина. При этом светлейший много лет покровительствовал Державину, защищая его от Вяземского и других недоброжелателей. Державин отплатил за покровительство поэтическими колкостями (знаменитый «Водопад», прославляющий Потемкина, написан уже после смерти князя Таврического). Зубов предложил Державину место секретаря императрицы; поэт принял предложение.

Когда Державин представил светлейшему свое «Описание торжества в доме князя Потемкина», тот разгневался так, что «с фуриею выскочил из своей спальни [...] и ускакал Бог знает куда».[976] Через несколько дней поэт снова явился к Потемкину, и светлейший принял его — хотя холодно, но спокойно и без гнева.

В периоды политической напряженности князь, одержимый тревогой, всегда вел себя экстравагантно. Державин и кое-кто из иностранных наблюдетелей, таких, как Деболи, утверждали, что он сошел с ума, намекая на последствия застарелого сифилиса, но никаких подтверждений этому у нас нет. Однажды, по словам Деболи, Потемкин приехал пьяный на вечер графини Пушкиной и «погладил ее по волосам». Та пригрозила выставить его, на что он отвечал, что непременно станет королем Польши. Эта история маловероятна. Кроме того, даже враги светлейшего говорили, что его любовные дела шли в эту пору успешно как никогда. «Женщины жаждали внимания князя Потемкина, — говорил его критик граф Ф.В. Ростопчин, — как мужчины жаждут чинов». Фокнер сообщал в Англию, что «Петербург бурлит рассказами о ссоре князя с одной женщиной, видимой склонности к другой и истинной привязанности к третьей».[977]

В рассказах о последних месяцах жизни Потемкина утверждается, что он уезжал из Петербурга в июле 1791 года побежденный Зубовым и отвергнутый Екатериной. Эти рассказы, некритически повторенные многими историками, не имеют ничего общего с действительностью.

Недруги Потемкина выдавали желаемое за действительное и находили логические связи между событиями, не связанными между собой. Так, когда 24 июня 1791 года в Царское Село прибыл граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, мечтавшие о падении Потемкина усмотрели в этом факте подтверждение своих желаний, ибо ни один из екатерининских вельмож, кроме Орлова, не мог равняться с Потемкиным военным и политическим престижем. Орлов хвастался, что когда он входит в дверь, Потемкин выходит в окно.[978] Однако, если сопоставить поведение Орлова с другими фактами, станет понятно, что даже если Орлов приехал по инициативе Зубова, на отношения Екатерины и Потемкина его появление не могло повлиять хотя бы потому, что отношения Екатерины с братом ее покойного фаворита были совсем иного рода, нежели отношения с Потемкиным. Поэтому неудивительно, что вопреки желаниям недругов светлейшего Екатерина сразу после приезда Орлова известила Потемкина. Когда же Орлов стал высказывать какие-то колкости в его адрес, она потребовала прекратить нападки «на ее верного друга» (сообщение Деболи[979]). Их внутренняя привязанность друг к другу остается той же, что была всегда. Потемкин жалуется на болезнь ногтей — она отвечает заботливыми записками; он посылает ей «пребогатую юбку» — она благодарит его за подарок. Очевидно, Екатерина очень хотела сгладить трения между супругом и своим нынешним возлюбленным, и поэтому в ее записках к Потемкину неоднократно передаются поклоны от Зубова.