Читать книгу "Джойс - Алан Кубатиев"

Среди тягот войны есть одна, сравнимая только с поиском еды, — информационный голод. Газеты ничего не могли сообщить: немцы быстро установили жесткую цензуру. Можно было слушать пока не конфискованные радиоприемники и надеяться услышать о победе союзных войск. Французы еще не знали подробностей операции «Динамо», эвакуации из Дюнкерка и прочих грустных вещей; приезжие надеялись вернуться к парижской жизни, чего так и не случилось. Джойс правил и правил опечатки в «Поминках по Финнегану», ему снова помогал Поль Леон, каждый день они наслаждались этой прежней тщательностью совместной работы, словно вокруг не было пожара, способного пожрать всё. Незадолго до ужина Леон уходил к семье, а Джойс, никому не говоря, добирался до ближнего кафе, входил через заднюю дверь и натощак выпивал пару стаканов вина. К ужину он приходил взвинченным, невнимательным и почти не ел, правда, уже и не пил. Теперь Нора пилила его за то, что он не выдерживает единственного стакана… Ему становилось все хуже, и он поддерживал себя привычным способом.

Деревенская жизнь для горожан бывает непереносимой. Первой уехала Люси Леон — ее обязанности корреспондента «Нью-Йорк геральд трибюн» требовали работы в Париже. Да и квартира нуждалась в присмотре. Джойс проводил ее до остановки и неожиданно поцеловал на прощание. Она спросила его, кончится ли этот кошмар когда-нибудь, а он грустно ответил, что не знает. Мужу ее было намного сложнее — еврей, русский эмигрант, бывший офицер… Джойс уговаривал его остаться в деревне и не рисковать, но в сентябре Леон уехал — теперь уже навсегда. Сэмюел Беккет вспоминал, что встретил его в Париже в августе 1941-го, в разгар облав, и настаивал, чтобы Леон немедленно уезжал, но тот печально сказал, что не может — завтра у его сына экзамен на степень бакалавра… На другой день его схватили и отправили в концлагерь, откуда он уже не вышел; в 1942-м его казнили как еврея. Люси переживет войну и в 1950 году издаст в Нью-Йорке книгу о них, «Джеймс Джойс и Поль Л. Леон: История одной дружбы».

Мария Жола, тоже остававшаяся во Франции дольше, чем было безопасно, получила срочную и настойчивую телеграмму-вызов от Эжена, и в начале августа уехала с дочками в Марсель, получать паспорт для отъезда в США. Чтобы управиться как можно быстрее, Джойс посоветовал ей обратиться к греческому консулу в Марселе, Николасу Сантосу, и его жене, друзьям еще по Триесту. Когда Мария вернулась, то принялась уговаривать его уехать с ними в Штаты: американский представитель в Виши, Роберт Мерфи, подтвердил, что Джойсов и Лючию тоже можно перевезти в Америку, если они выдержат перелет. Но Джойсу и страна, и способ казались одинаково устрашающими, и он взамен изложил свой план — переезд в Швейцарию как проверенное спасение от войн. Гьедоны звали их в Цюрих, но проблемой был отъезд Джорджо. Его, лицо призывного возраста, могли задержать на границе. Джойс не представлял, что делать.

Отъезд Марии был еще одной ошеломительной новостью. Разумеется, это должно было случиться, но Джойсу невмочь было вынести все сразу. Он был одновременно упорен и нерешителен, и Нора была в этом на него похожа, вдвоем они никогда ни к чему разумному не приходили, а самые надежные третьи покидали их один за другим. Вот и Мария 28 августа отплывала из страны. Ей было доверено увезти американским издателям последние корректуры «Поминок…», которые потом внесут в книгу, и Джойс опять напомнил ей о романе Эйкена, а на станции он отдал ей чемоданы и долго махал вслед уходящему поезду рукой с тростью. В Баньоле их ждала шутливая телеграмма с полуприличным обратным адресом, а в Лиссабоне — письмо:

«Я не мог сказать вам об этом на станции, потому что чемоданы потребовали всех моих сил. Вы казались мне подавленной. Помните, если бы вы даже ничего больше не сделали, то благодаря вам множество детей надолго стали счастливыми. Когда они вырастут в якобинцев, графинь, святых и исследователей, они всегда будут помнить об этом — особенно в самые свои мрачные минуты. Но Богу ведомо, что вы сделали много больше. Я желаю вам спокойного моря и попутного ветра. И напомните обо мне Жола и любому, кто сможет вспомнить обо мне.

Осирис Джонс не объявился ни днем, ни ночью, и я жду экземпляр биографии от Гормана или его издателей.

Сердечно ваш,

Джеймс Джойс.

7 сентября 1940».

Оставалось неясным, разрешат ли швейцарские власти Лючии пересечь их границу, но Джойс все равно попросил Гьедонов выяснить насчет клиники Килшберга, психиатрической лечебницы возле Цюриха, где он однажды был, а затем написал в швейцарское представительство в Виши о разрешении на переезд для всей семьи. В прошлую войну попасть в Швейцарию было гораздо легче. Теперь самому Джойсу пришлось просить о помощи всех, кого можно. Эдмунд Браухбар сейчас жил в Штатах и занимался экспортом, но у него были отделения в Цюрихе и Лионе, и он наказал своему сыну Рудольфу и всем партнерам помочь Джойсу чем только можно.

В Женеве ему порекомендовали юриста, который мог быстро помочь с въездными разрешениями для всех Джойсов, но пока лишь в Берн, а не в Цюрих. Джойс согласился и связался с адвокатом, одновременно пытаясь устроить Лючию в клинике возле Главурны. Дельма обещал сопровождение до границы, а швейцарский психиатрический госпиталь брался проводить их дальше. Немцы без проволочек выдали выездные документы для Лючии, и теперь вся сложность была с Виши и швейцарскими властями.

План насчет Берна сорвался. В сентябре Джойс, ни на что особенно не надеясь, запросил еще раз консульство в Лионе о въездных визах и разрешении оставаться в Швейцарии на время войны. Документ ушел в Федеральную полицию для иностранцев, а она отправила его в цюрихскую кантональную полицию. Там не знали, кто такой Джойс, и посоветовали отказать. Один из друзей Джойса пошел выяснять причину, и ему сказали, что Джойс — еврей. Когда ему об этом сообщили, он даже не удивился. Но Федеральная полиция в октябре все же вернула документы Джойсов на пересмотр, потому что к делу подключилось немало уважаемых швейцарских граждан: Жак Меркантон заверил власти, что Джойс не еврей, «а ариец из Эрина»; Гьедоны, доктор Фогт, композитор Отмар Шоек, Роберт Фаези, Теодор Сперри, мэр Цюриха доктор Эмиль Клети, ректор университета Эрнст Ховальд настаивали на разрешении. Профессор Цюрихского университета Генрих Штрауман подтвердил, что книги Джойса — лучшие опубликованные тексты английской литературы, и его поддержало Швейцарское общество писателей. Под этим натиском кантональное начальство подалось, но все равно потребовало громадных финансовых гарантий в 50 тысяч швейцарских франков, урезав их затем до 20 тысяч. В цюрихском банке пока работал его старый друг Пауло Руджеро — он мог помочь со счетами и переводами.

Джорджо колесил на велосипеде от Сен-Жерана до Виши каждый день, рискуя попасться патрулям, но получить разрешения на выезд не мог. Друзья помогли встретиться с ирландским послом, предложившим ему получить ирландский паспорт и без помех покинуть Францию в качестве гражданина нейтральной страны. Посоветовавшись с отцом, Джорджо решил не делать в военное время того, что тот не сделал бы в мирное. Риск был велик, но честь Джойсов — дороже. На вопрос отца, что же он все-таки собирается предпринять, Джорджо честно ответил:

— Ничего.