Читать книгу "Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава"

Госпожа Родительница по приказу Бога-Родителя тоже отправилась в Судан и все досконально изучила: хоть эта страна действительно находится вблизи экватора и там жаркий и неблагоприятный для здоровья климат, оснований для беспокойства нет, сказала она, вашей дочери тоже надобно отправиться в Судан вслед за мужем, пусть следует за ним повсюду, как нитка за иголкой, она должна проявить смирение, научиться понимать чувства обездоленных и с радостью заняться их спасением. Бог-Родитель и Родительница всегда будут стоять у них за спиной, оберегая их, так что волноваться не стоит. Как бы им ни было трудно, пусть потерпят, года через два Бог-Родитель сделает так, чтобы вашего зятя перевели туда, куда он хочет… Конечно, им будет тяжело так надолго расставаться с ребенком, но к тому времени, когда они снова встретятся, их дочь станет прекрасной взрослой девушкой, нужно только набраться терпения…

Мне же предлагалось взять себя в руки, перестать расстраиваться, со старческой готовностью веря всяким никчемным речам, долетающим до моего слуха, радоваться будущему счастью дочери и зятя, поддерживать их и желать скорейшего отправления в Судан.

Услышав о своей готовности верить никчемным речам, долетающим до моего слуха, я невольно вздрогнул. Когда я купил слуховой аппарат, госпожа Родительница предупредила, что меня специально сделали тугоухим, чтобы я не слышал окружающего шума, причем глухота моя, казалось, прогрессировала с каждым днем. Поверив, что она действительно дана мне, чтобы предохранять от никчемных речей, я перестал беспокоиться за дочь с зятем и решил предоставить их судьбу воле Бога-Родителя.

И вот дня через три дочь с мужем прибыли к нам с огромным багажом. Наша встреча была как-то скомкана, мы даже толком ничего не сказали друг другу. Может быть, потому, что новое назначение их не радовало, а может, они просто заметили, что я глуховат…

Позже я узнал, что зять с семьей вернулся в Токио по распоряжению министерства, что скоро будет подписан официальный приказ о его назначении послом в Судан, куда он должен будет выехать в течение месяца. Пока же зять каждый день ходил в присутствие, где его вводили в круг новых обязанностей, и одновременно проходил тщательное медицинское обследование, с тем чтобы если вдруг обнаружится какая-нибудь болезнь, успеть ее вылечить до отъезда, который намечен на 3 августа. Рэйко должна будет присоединиться к нему в начале сентября: ей предстоит устроить дочь в первый класс американской школы высшей ступени и пробыть с ней какое-то время, пока ее жизнь не войдет в колею. Зять каждый день, позавтракав со мной, отправлялся на службу, а когда возвращался, мы вместе ужинали. При этом мы, как правило, почти не разговаривали, и меня не оставляло неприятное ощущение, что я сажусь за стол с совершенно чужим человеком. Да и с дочерью мы больше не вели прежних задушевных бесед: как только у нее выдавалась свободная минутка, она начинала разбирать и укладывать вещи, которые им предстояло взять с собой. Эти вещи обычно раскладывались по всему нижнему этажу, от прихожей до гостиной, так что ступить было негде…

Все это огорчало меня, и я никак не мог сосредоточиться на своей важной, заказанной Богом работе. Иногда, решив, что так больше продолжаться не может, я заставлял себя сесть за письменный стол и пытался обрести душевное равновесие, но перо не повиновалось мне. В какой-то момент я понял: привести себя в порядок я могу лишь одним способом — прибегнув к процедурам, которые принимал когда-то в высокогорном санатории, то есть отдавшись целительным силам природы. Я вытащил в сад шезлонг и улегся под дзельквой, но сосредоточиться не удалось — мешал шум строительства, которое велось в доме напротив. Пришлось перейти в кабинет на втором этаже. Я лег на кровать, но она мало подходила для этой цели, ибо не имела должного наклона. В конце концов, исхитрившись, я кое-как устроился на ней и молча пролежал около двух часов. Подобные процедуры я повторял два-три дня подряд, и они возымели действие, мне удалось обрести душевное равновесие и успокоиться.

На четвертый день, когда я достиг наконец состояния полной отрешенности, меня вдруг вырвал из него голос Жака:

— Ах, мон шери, наконец-то мне удалось с тобой увидеться.

Я попытался привстать, но голос остановил меня:

— Не надо, не надо, не вставай, если ты встанешь, я не смогу с тобой говорить… Морис поднял шум из-за сущего пустяка и взволновал тебя. Думаю, твой ответ, что я не еврей, убедил его и он успокоился. Но, коль скоро еврейский вопрос вообще существует, мысли Мориса будут обращаться к нему и впредь. Поэтому я хочу, чтобы ты как-нибудь с ним поговорил.

— А ты сам не можешь поговорить с ним? Я думаю, ему будет приятнее.

— К сожалению, такое невозможно. Его душа еще не готова к этому, да и слух у него не тот… Я могу говорить только с тобой. Попав в лоно Бога Великой Природы, я сумел оценить тебя по достоинству… Тебя же с раннего детства оберегал Бог-Родитель Великой Природы, ведь так? И теперь ты живешь подвижнической жизнью в Мире явлений, оказывая помощь Богу-Родителю. Вот потому-то с тобой я могу говорить. То, что в Отвиле я встретил тебя, — это великая милость Бога-Родителя, это счастье всей моей жизни…

— Что ты говоришь, Жак? Ведь, даже дожив до преклонных лет, я не перестал быть атеистом и постоянно чувствую себя виноватым перед Богом-Родителем. Скорее я должен благодарить судьбу за нашу встречу в Отвиле. Ведь именно ты рассказал мне тогда о Боге-Родителе Великой Природы. Только благодаря тебе я потом и познакомился с Богом-Родителем.

— Не будем больше об этом… Лучше вернемся к еврейской проблеме. Так вот, я не еврей. Но на родине моего отца, в Голландии, евреев было еще больше, чем во Франции. В частности среди школьных друзей отца. Да и среди друзей моего детства тоже. Я хорошо представляю себе их жизненный уклад, их устои. Наверное, поэтому французы, узнав о том, что в годы войны я, пытаясь эмигрировать в Америку, выехал в Голландию и был там убит, сочли меня евреем. Ничего удивительного. И мне не в чем упрекать Мориса.

— Но что, собственно, произошло? Я ведь ничего не знаю. Расскажи обо всем поподробнее, Жак!

— Ладно… Ты знаешь, что я стал французом из любви к Франции. Я ее любил до самого конца, считал, что там все лучшее в мире — природа, люди, культура. Ты мне веришь?

— Конечно…

— После того как в мою Францию вторглись немецкие нацисты, я не жалел сил, чтобы защитить ее. Я работал в тылу, в лаборатории, вместе с коллегами проводил исследования, необходимые для того, чтобы побыстрее выгнать полчища варваров с нашей родной земли. Да… Однако, как это ни печально, пришло время и мне отправляться на передовую. Но, как тебе известно, я пацифист и не могу участвовать в военных сражениях. После мучительных размышлений я решил эмигрировать в Америку. Это тогда тоже было непросто, но я узнал, что эмиграция возможна через Голландию. Вот я и отправился в когда-то покинутую мной Голландию, чтобы ждать там благоприятного момента. А через три дня в Голландию вошли фашистские войска, и я, не способный оказать никакого сопротивления, был убит вражеской пулей.

— Вот, значит, как было дело… А я ведь верил, что ты живешь где-нибудь в эмиграции… Да, ужасно. Это выше сил человеческих… — И я невольно заплакал.