Читать книгу "Мотылек - Анри Шарьер"

– Понял.

– Завтра я пойду с вами.

– Не надо, Папийон. Лучше поспи. Но если хочешь, встречай нас в семь утра у главных ворот в гавани.

– Годится.

Все довольны. Приятно сознавать, что мы можем заработать себе на жизнь и не быть обузой нашим друзьям. Рано или поздно Гитту с приятелями, при всей их доброте, задались бы вопросом, когда же наконец мы встанем на ноги.

– Потрясающие у тебя ребята, Папийон. Надо это дело спрыснуть. Отметить надо. Купим пару литров аперитива.

Жюло сгонял за крепким белым напитком из сахарного тростника и принес закуску. Через час мы уже пили аперитив, как бывало в Марселе. Алкоголь развязал язык. Голос окреп, раздался жизнерадостный смех, не по-будничному громкий. Услышав, что у французов гуляют, пришли соседи-индусы и без всяких церемоний оказались в числе приглашенных. Их пятеро – трое мужчин и две девушки. Они принесли с собой мясо, зажаренное на вертеле, и свежую ветчину, сдобренную перцем и приправами. Обе девушки красоты необыкновенной: в белом наряде, босиком, на левой ноге у каждой блестит серебряный браслет.

– Не сделай глупости, Папийон, – предупредил Гитту, – это порядочные девчонки. Не приставай с сальностями. Ты не смотри, что у них грудки торчат под прозрачной тканью. Это естественно для них. Сам я староват для шалостей, а вот Малыш Луи с Жюло пытались подъехать к ним на вороных, и это девчонок страшно огорчило. Тогда мы еще были здесь новичками и многого не знали. Они долго потом к нам не заглядывали.

Удивительной красоты эти две индианки. Голубое пятно татуировки во лбу придает им загадочный и экзотический вид. С моим никудышным английским я понял из их вежливого и учтивого разговора, что они желают нам доброго пребывания в Джорджтауне.

Вечером мы с Гитту отправились в центр города. Там совсем другая цивилизация, совершенно отличная от той, что в нашем квартале. Город запружен народом. Белые, негры, индусы, китайцы, солдаты и военные моряки, матросы с гражданских судов. Множество баров, ресторанов, кабаре и ночных клубов. Они так ярко освещены и расцвечены огнями, что вокруг светло как днем.

Тем вечером я впервые в жизни посмотрел цветной звуковой фильм. Я выхожу из кино оглушенный и очарованный этим новым для себя открытием, а Гитту тянет уже меня в большой бар. В одном из его уголков пристроились французы – их набралось десятка два. Пьют «Cuba libre» (ром с кока-колой).

Все бывшие каторжники. Одни бежали до освобождения, другие после, когда их перевели на «дубляж». Последние бежали потому, что голодали да и работы не могли найти. Кроме того, на них косо смотрели тюремные власти и население, поэтому они предпочли смыться и поискать счастья в другой стране, где можно было бы устроиться получше. Но и здесь приходится трудно, говорят они.

– Вот я, например, рублю лес для Хуана Фернандеса за два доллара пятьдесят центов в день. Каждый месяц спускаюсь на недельку в Джорджтаун. Ужасная работа – я просто в отчаянии.

– А ты?

– А я составляю коллекции бабочек. Охочусь в лесу, а когда наловлю их порядком, красивых и разных, помещаю в коробки под стеклом и продаю как коллекции.

Другие работают в порту грузчиками. Трудятся все, но едва сводят концы с концами. Трудно, говорят они, но все-таки на свободе. Это прекрасное слово – «свобода».

Познакомился я и с одним ссыльным, Фоссаром, который всех угощал и за всех платил. Он находился на борту канадского судна, груженного бокситами, когда на выходе из Демерары их торпедировала немецкая подводная лодка. Утонула почти вся команда, а он спасся и получил деньги как потерпевший при кораблекрушении. Ему повезло – подобрала спасательная шлюпка. Субмарина всплыла, рассказывает он, и вела с ними переговоры. Их спросили о количестве судов в порту, загруженных бокситами и готовых выйти в море. Они ответили, что не знают. А тот, кто допрашивал их, даже рассмеялся. «Вчера, – сказал он, – я был в Джорджтауне в таком-то кинотеатре. Видите – половинка входного билета». И, расстегнув пиджак, заявил: «Костюмчик-то из Джорджтауна». Кто-то не поверил Фоссару и заорал, что он несет чепуху, но тот настаивал, и это действительно было похоже на чистую правду. С лодки их даже предупредили, что такой-то корабль придет их спасать. И что же? Именно этот корабль и появился.

Каждый рассказывает свою историю. Мы с Гитту сидим рядом со старым парижанином и слушаем, а он повествует:

– Старина Папийон, я придумал неплохую комбинацию, позволяющую мне жить, не ударяя палец о палец. Тут в газете печатают рубрику «Погиб за короля и королеву. Кто его знает?» Так вот, как только в ней появлялась французская фамилия, я намыливался к одному мраморщику и писал краской на могильной плите название судна, дату его гибели во время торпедной атаки, имя того француза, что вычитал в газете, и все это дело запечатлевал на фотографии. Затем появлялся в богатых английских домах, говоря, что собираю пожертвования на покупку и установку на кладбище надгробного памятника храброму французскому моряку, отдавшему жизнь за Великобританию. Все шло замечательно вплоть до прошлой недели, когда вдруг объявился неизвестно откуда взявшийся бретонец, имя которого попало в списки погибших, причем объявился не только живым, но и чертовски здоровым. Он заявился к тем же добрым женщинам, что жертвовали мне по пять долларов, и стал их уверять, что он никогда не погибал и что я не купил ни одного памятника у мраморщика. Теперь надо подыскивать какое-то другое занятие, ведь я в моем возрасте не могу больше работать.

Разгоряченные коктейлем, все рассказывают свои необыкновенные истории громким голосом, явно полагая, что никто, кроме нас, французского не разумеет.

– А я, – говорит другой, – делаю куклы из балаты и ручки для велосипедов. К сожалению, когда маленькие девочки оставляют их в саду на солнцепеке, куклы плавятся и теряют форму. Столько шума поднимается, стоит только по забывчивости забрести на ту улицу, которую ты уже обработал. В последний месяц я не осмеливаюсь появляться днем на большей части улиц Джорджтауна. С велосипедными ручками то же самое. Оставят велосипед на солнце, потом берутся за руль, а ладони-то так прилипнут, что не отдерешь.

– А я, – продолжает еще один, – делаю палки с набалдашником из балаты в виде головы негритянки и продаю их военным морякам. Притом я еще говорю им, что они просто обязаны купить, поскольку я один из тех, кто спасся в Мер-эль-Кебире, и не их заслуга в том, что я остался в живых. Покупают восемь из десяти.

Меня очень позабавили эти «идущие в ногу со временем» чудеса, вместе с тем в тот вечер я действительно убедился, как нелегко зарабатывать хлеб насущный.

Кто-то в баре включил радио, и мы услышали речь де Голля. Все слушают этот голос, который из Лондона воодушевляет французов, в этот момент находящихся в колониях и на заморских территориях. Речь де Голля полна патетики; слушаем молча, никто не решается нарушить тишину. Совершенно неожиданно один из «бывших», очевидно набравшись коктейля, вскакивает и кричит в возбуждении:

– Братва, это потрясающе! Я понимаю английский! Я понял каждое слово, которое сказал Черчилль!