Читать книгу "Сонька. Конец легенды - Виктор Мережко"

Миха взяла его лицо в ладони, некоторое время смотрела на него, не произнося ни слова. Затем прошептала:

— Простите меня, Андрей, если сможете. Я не хочу лгать.

Полицмейстер самолично провожал князя обратно в камеру. Тот всю дорогу молчал, глядя под ноги и о чем-то сосредоточенно думая. Шли узкими и, казалось, бесконечными коридорами, полковник по пути с кем-то здоровался, поглядывал на потерянного арестанта, не решался спрашивать, пока не остановились перед дверью.

Аркадий Алексеевич взял ключи у надзирателя, открыл дверь, поинтересовался:

— Что теперь скажете, князь?

— Отправьте меня в Санкт-Петербург, ваше высокородие.

Возле гостинички тети Фиры стояли три пролетки, запряженные сытыми, нетерпеливыми жеребцами. Возле них кучкой застыли шесть господ в темных тройках и котелках, и по их молчаливому насупленному виду было понятно, что это люди серьезные и нешуточные.

В самой гостинице тетя Фира стояла возле подвала, дверь в который была открыта, прислушивалась к разговору, происходящему там.

Кроме самой Соньки в подвале находились двое — Улюкай и Сёма Головатый.

В углу потрескивала керосиновая лампа.

Сонька за эти дни сдала еще больше — совсем поседела, лицо было черное, осунувшееся, взгляд отрешенный, неподвижный.

— Мадам Соня, — объяснял Сёма, — в нашем городе все покупается и продается даже больше, чем у всей России. Поэтому вы сильно не переживайте за дочку, мы ее не только увидим скоро, но даже получим для вас в блюдечке.

Золотая Ручка молчала.

— Соня, — вступил в разговор Улюкай, — ты меня узнаешь?

Она посмотрела в его сторону, усмехнулась, но ничего не сказала.

— Я приехал сюда помочь. Здешние товарищи подключатся по полной, и все вопросы мы решим.

— А кто б в этом сомневался? — развел руками Сёма. — Особенно когда помогать нужно не какой-нибудь босявке, а самой Соне.

Воровка, глядя перед собой, произнесла:

— Где моя дочь?

— В арестантской. Но скоро мы ее вытащим.

— Вторая?

— Что — вторая? — не понял Улюкай.

— Вторая дочь где?

— Мадемуазель Табба?..

— Да.

— В Петербурге.

— Я должна ее видеть.

— Вытащим Миху, поедем в Петербург.

— Я никуда не поеду. Я хочу ее видеть здесь.

— Соня, это невозможно. Для этого нужно время.

— Буду ждать.

Улюкай и Сёма переглянулись.

— Мадам Соня, — сказал Головатый, — мы приехали сюда целым кагалом. Народ у нас серьезный и уважаемый. Вы сейчас выходите из этого гадюшника, садитесь в роскошный экипаж, и мы вас, как нашу любимую королеву, перевозим в человеческое для проживания место.

— Я отсюда никуда не тронусь, пока не дождусь моих девочек.

— Вы будете прекрасно и с комфортом ждать их среди поющих птичек и звенящих фонтанчиков, чтоб мы не испытывали горе и болезнь за то, что вы гниете в каком-то занюханном и некрасивом кичмане.

Сонька медленно подняла глаза, неожиданно произнесла:

— Я хочу быть рядом с моей девочкой.

— С которой? — не понял Улюкай.

— С Михой.

— Она в тюрьме, Соня.

На глазах воровки выступили слезы.

— Ей плохо одной… Я должна быть рядом.

— Мадам Соня, — вздохнул Сёма, — как говорил один пожилой еврей, все мы там будем. Только кто-то сразу, а кто-то совсем ни за что.

— Уйдите, я устала.

Когда Улюкай и Сёма Головатый вышли из гостинички, одесский вор с недоверием поинтересовался:

— И это, по-вашему, та самая Соня Золотая Ручка?

— А кто это, по-вашему?

— Пожилая сумасшедшая, за которую даже на Привозе было б совестно.

— Прожил бы ты ее жизнь, я бы поглядел, каким бы ты стал.

— Ой, я вас умоляю. Можно подумать, вы так хорошо знаете все мои несчастья, что можете бросаться словами и даже намеками. Не делайте мне смешного, уважаемый, — Сёма высморкался на газон, спросил: — Так и чего вы предлагаете после всего этого сделать?

— Нужно поставить людей, чтоб стерегли.

— Кого?.. Эту бабку?.. Так ее даже за три копейки ни один шурик не захочет взять!

— Ее ищут, понимаешь?

— Тетя Циля мне всегда говорила: не смейся так часто, Сёма, а то даже не заметишь, как помрешь. Но считайте, что я поверил… А об остальном как?

— Честно, не представляю. Она хочет видеть обеих дочек. А как это сделать, пока не понимаю.

Почти в полночь, когда тетя Фира крепко спала в своей комнатушке, Сонька выбралась из подвала, прислушалась, на цыпочках пробралась к входной двери, открыла ее и выскользнула во двор.

Увидела за забором двух воров, несших охрану, завернула за угол дома, перебежала небольшой дворик, перелезла через невысокий плетень и исчезла в соседнем дворе.

Залаял в будке пес, замерли воры на улице, потом все стало тихо и спокойно.

Пролетка подкатила к театру. Бывшая прима, перед тем как сойти на землю, предупредила Катеньку:

— Если меня не будет дольше получаса, уезжай.

— Я стану ждать вас.

— Ты меня не расслышала?

— Хорошо, госпожа.

Представление в оперетте уже началось, поэтому публики перед театром не наблюдалось, всего лишь случайные прохожие.

Табба, одетая в светлый костюм, в изящной шляпке, покинула пролетку, бегло огляделась, стала подниматься по ступеням. Вдруг увидела, как из главного входа вышли три господина в черном, по выправке и по шагу никак не похожие на заядлых театралов.

Она изменила движение, сделала пару шагов к театральной тумбе, стала изучать напечатанный репертуар, наблюдая за господами.

Те расселись по двум пролеткам и укатили.

Бессмертная, придерживая больную руку, двинулась дальше, не без труда открыла массивную театральную дверь, вошла в просторный, до боли знакомый вестибюль.

Отсюда доносились голоса артистов, музыка — жизнь театра шла своим чередом.

Изюмов традиционно торчал на месте, при виде мадемуазель встрепенулся, заспешил навстречу.

— Сударыня, — зашептал, прикладываясь к руке, — зачем вы здесь? Нельзя, только что отсюда ушли господа из полиции.

— Я видела их, — кивнула Табба, отводя больную руку, чтобы ее ненароком не задел воздыхатель.

— Подозреваю, с Гаврилой Емельянычем проведена должная беседа, и от него возможно ждать любых сюрпризов.