Читать книгу "Польские земли под властью Петербурга. От Венского конгресса до Первой мировой - Мальте Рольф"

Это изолированное положение царских государственных чиновников в приграничных районах снижало эффективность их работы. Сотрудничество с местной общественностью если и имело место, то лишь от случая к случаю. Во время недолгих фаз «примирения» и «надежды» существовали определенные области взаимодействия, а также отдельные институты, которые обеспечивали возможность более интенсивного диалога между населением и государственными органами. Но значительная часть местного населения и тогда воспринимала государственные органы как инстанцию, принудительно навязанную извне. Это восприятие государства как чего-то чужого постоянно подкреплялось регулярными демонстрациями гегемонии со стороны петербургских чиновников. Тот факт, что существовавший вообще в Российской империи антагонизм между обществом и самодержавием усугублялся в периферийных районах чужестью слуг правящего режима, имел существенные последствия для дееспособности государственного аппарата на местах. В условиях ограниченности ресурсов, имевшихся в распоряжении царской бюрократии, государственное строительство в окраинных районах быстро исчерпало возможности роста. Претендовавшее на всесилие самодержавное государство, которое взялось организовывать общественную жизнь почти вовсе без участия общества, не сумело вырваться из этой изоляции, в какую само себя загнало. Лишенная социальной базы, государственная власть представляла собой слабого актора, обладающего весьма ограниченными возможностями для управления ситуацией на местах845.

Без сомнения, после издания Основных законов 1906 года политические условия в России и Австро-Венгрии стали значительно более схожи. Теперь и в России заработала внутренняя динамика политической публичной сферы, даже притом что возможности участия российского общества в политической деятельности все еще были гораздо скромнее тех, которые существовали в австрийской части Дунайской монархии, и больше напоминали политическую ситуацию в Венгрии846. Как и в Габсбургской империи, возрастающий динамизм рынка политических мнений в России привел скорее к обострению, чем к успокоению многочисленных «национальных вопросов», существовавших в полиэтничной империи. В условиях дополнительной нагрузки, вызванной мировой войной, именно им суждено было привести к распаду обеих «композитных монархий». Специфика России здесь, безусловно, заключается в том, что государственная бюрократия в последнее десятилетие своего существования активно способствовала усилению национального момента в империи: пытаясь преодолеть кажущийся анахронизм «мозаичной монархии» с ее многочисленными особыми правовыми зонами, центральные инстанции все больше и больше делали ставку на открытое признание привилегированного статуса за русскими. Именно русские считались в приграничных регионах носителями царской власти и более, чем любой другой народ, представлялись гарантом единства и желаемой унификации гетерогенной империи. Пусть часть многонациональной дворянской элиты и чиновничества и противилась этой тенденции – все равно, начиная с правительства Столыпина, мы можем говорить об осознанном курсе Петербурга на превращение Российской империи в национальное государство, который, помимо прочего, позволил русским националистам занять гораздо более сильные политические позиции в III и IV Думах.

Итак, в отличие от Австро-Венгрии российская бюрократия своими все более активными и не надпартийными действиями способствовала обострению национальных конфликтов в империи и на ее периферии847. Национально окрашенные антагонизмы окраин подталкивали там и представителей центра мыслить в категориях национальной принадлежности и национальных противоречий. Многочисленные проблемы, с которыми сталкивалась имперская власть в приграничных регионах, ускоряли усиление национальной составляющей мировоззрений, в ходе которого прежние, наднациональные концепции лояльности все больше утрачивали свое значение и в петербургских властных инстанциях. Таким образом, периферия постепенно навязывала центру логику именно межнациональной конфронтации. В России, где составляющие ее земли сосуществовали как отдельные особые зоны, но в имперском мышлении сливались в великое единое и неразрывное целое, такая интенсификация взаимодействия провинции и метрополии была почти неизбежна848.

В этом интегральном представлении об империи заключалась весьма важная специфика Российского государства, которая в конечном счете и обрекла его политическую систему на крушение. Центр и периферия были сплетены друг с другом так, что насильственного отделения окраинных провинций монархия не выдержала. Самодержавие пережило потерю большей части своих западных окраин в 1915–1916 годах лишь на короткое время: в марте 1917 года Николай II был принужден отречься от престола. Даже Cтавку российской армии уже нельзя было подвигнуть на поддержку императора. Царь без империи был институтом лишним, от которого можно было безболезненно избавиться.

Для Царства Польского приход немецкой армии летом 1915 года означал внезапное окончание 123-летнего российского господства. Многие из перемен, происходивших потом – в годы войны под немецкой оккупацией и в годы Второй республики, – осуществились под влиянием разделов, отбрасывавших длинную тень в будущее. Иностранное господство, длившееся более века, оставило глубокие следы. Структурные различия между бывшими российской, австрийской и прусской зонами после 1918 года осложняли внутреннюю консолидацию молодой Польской республики. К этому добавлялись существенные различия в культурном облике, обусловленные длительной жизнью в составе трех империй. Не только железные дороги в трех частях Польши имели различную ширину колеи: их экономические и образовательные системы, социальные сети и культурные горизонты были – несмотря на кросс-граничный трансфер, имевший место в XIX веке, – сформированы соответствующими имперскими структурами и практиками господства, существовавшими в трех разных великих державах. Так, опыт чиновника в Галиции, привыкшего жить и работать в провинциальной администрации, обладавшей значительной степенью автономии, принципиально отличался от политических ментальностей тех поляков, что выросли в условиях многолетней подпольной борьбы в российской части Польши. Вторая Польская республика столкнулась с почти неразрешимой проблемой преодоления раскола и создания однородного национального государства из фрагментов постимперских обществ.