Читать книгу "Право на поединок - Мария Семенова"

Предать его? Развеять эту надежду?…

Но и в маминых словах была своя правота. Как знать, а вдруг кажущееся предательство – на самом деле для него же благо великое? Зверя вольного, лесного, на цепь посадить…

«Думаешь, не знаю, как ты летом налаживалась из дому бежать? – неожиданно спросила мама. – Всё знаю. Спасибо, дитятко, что от срама избавила. Одумалась, возвратилась, не дала мне слезами горькими изойти…»

Оленюшка вскинула глаза. Мама смотрела на неё с любовью и ласковой заботой, без назидания, без укоризны. И мудро, точно сама жизнь, что вершит в своей каждодневности великую Правду и дарует людям совсем не то счастье, которое сулит манящая сказка. Несбыточная…

Девочка всхлипнула, по щекам покатились слёзы. Она вскочила со скамейки, бросилась к матери – нечасто последнее время это бывало, – уткнулась ей в мягкие колени лицом и разревелась уже вовсю, отчаянно, в голос, чувствуя, как гладят встрёпанную голову родные тёплые руки. Прижаться к своему, насквозь своему, заново понять, что ты не одна, что всё будет хорошо, что тебя любят, жалеют и готовы простить… Да какое там! При самом твоём рождении заранее простили всё, что ты ещё родителям причинишь… Материнская да отеческая любовь, тепло знакомого дома, объятие и ласка, в которой тебе никогда не откажут… Вот оно, счастье. Чего ещё захотелось?…

…Далеко, далеко в насквозь мокром лесу глухо и протяжно завыла собака…

Светало. Прозрачная пепельная заря разливалась по крепостному двору, зябкая, негреющая, неласковая в ожидании солнца. Таков взгляд только что встреченного человека, ещё не согретый узнаванием, не оживший улыбкой.

Волкодав стоял посреди внутреннего двора крепости. Босиком, снявши рубаху. Девять молодых мужчин, все как один ладные, проворные, со смышлёной искрой в глазах, переминались с ноги на ногу и уважительно разглядывали хмурого венна.

Своего нового Наставника.

Он выстроил их в ряд и не торопясь знакомился с каждым. Смотрел в глаза, выслушивал, что ему говорили. Ученики волновались, подыскивали слова. Он был их ровесником или почти ровесником, но каждому хотелось понравиться. Точно мальчишкам, повстречавшим взрослого воина. Каждый помнил потрясение и нереальность происходившего, когда, взяв боевые мечи и смущённо посмеиваясь, они окружили его, ослеплённого плотной повязкой… и едва не перерубили друг дружку, ибо стоило им сделать шаг, как венн исчез из смертельного круга, метнулся тенью, сгрёб кого-то и отшвырнул под ноги остальным… и пошёл ходить по двору, и каждый, кто вставал у него на пути, летел в сторону, теряя бесполезный меч, и вставал, оглядывая себя с трепетом – на местах ли руки и ноги… Так и не удалось им ни прикоснуться к нему, ни заново взять в кольцо. А уж когда он потом сошёлся с их прежней Наставницей… Песня во славу чего-то большего, чем победа, вот что это было такое. И похвастаться, будто хоть что-нибудь понял в этой песне, не мог ни один.

– Ты?… – спросил Волкодав юного шо-ситайнца с льдистыми топазовыми глазами, раскосыми на прокалённом медном лице. Парень поскрёб лохматую льняную макушку, догадываясь, что «Узрел Свет и решил послужить Близнецам» Наставника не удовлетворит.

– Мой род два поколения враждовал с Канюками, – сказал шо-ситайнец. – Когда стали наконец замиряться во имя Бога Коней, вышло, что кто-то из наших мужчин должен покинуть страну. Ну, я и покинул. Теперь всем всё равно, где я и что делаю…

– Ты? – обратился Волкодав к следующему. Сливово-чёрный мономатанец из Висивабави сверкнул ослепительными зубами:

– А я уже давненько наёмничаю. Только мне ещё нигде не платили, как тут.

Я стану учить вас совсем не так, как Мать Кендарат. Я не буду утаивать хитростей и сокровенного смысла ухваток. Всё отдам, что сам знаю. Но вы у меня поймёте, что кан-киро – это Любовь…

– Ты?… – Волкодав уже смотрел в лицо третьему. Этот третий приходился ему соплеменником. Может, поэтому он оказался единственным, кто недовольно заворчал, когда Хономер велел окружить безоружного. Русоголовый парнишка девятнадцати лет от роду, с чистой и нежной, как у девушки, кожей, но под этой кожей сплетались и перекатывались ремни совсем не девичьих мышц. А на левой щеке у парня были две небольшие тёмные родинки.

– Я странствую во исполнение обета, данного матери, – теребя косу с гладкими, без бусин, завязками, отвечал юный Волк. – Я поклялся разыскать своего старшего брата, пропавшего много лет назад, или хоть вызнать, какая судьба постигла его. Когда я пришёл в страну нарлаков, одна почтенная старая женщина мне предсказала, что я найду следы брата здесь, в Тин-Вилене. Она была немного сумасшедшая, эта бабушка, и сперва я ей не очень поверил, но всё остальное, что она мне предрекла, вскоре начало исполняться…

Он был в самом деле похож на своего старшего брата. Очень похож. На брата, не ставшего надсмотрщиком в отпущенные ему девятнадцать. Волкодав узнал бы его и без приметных родинок на щеке. Он шагнул мимо него дальше:

– Ты?…

Светало. Прозрачный пепельный свет разливался над морем, делая его таким же неласково-серым, как небо. Скоро взойдёт солнце и сперва окрасит мир розовым жемчугом, а потом подарит ему пронзительную золотую синеву осеннего дня.

Три корабля Ратхара Буревестника, хищная боевая «косатка» и две пузатые «белухи» с товарами, на вёслах миновали широкий полумесяц залива и теперь ставили паруса. Ратхар, бывалый купец и опытный воин, сам стоял у руля, отдавая команды ватажникам. Мореплавателем его считали непревзойдённым. Далёкий и опасный – осень всё-таки, – переход к Островам не пугал его, а скорее радовал. Так радует дружеская сшибка со старинным приятелем, когда в упоении его и собственной силой не имеют значения ссадины и синяки, причинённые медвежьим объятием.

Он предлагал Эвриху относительное удобство общего покойчика на любой из торговых лодий, но аррант выбрал «косатку». И сидел на самой задней, обычно пустовавшей скамье, кутаясь в тёплый меховой плащ и уныло глядя на берег. Над серыми громадами предгорий возвышалась такая же серая крепость. Вчера пополудни, когда они с нарлаками из Младшей семьи уже замучились ждать и Эврих, оберегаемый двоими молодыми костоломами, от перенапряжения душевных сил даже задремал под кустом, тяжёлые ворота всё-таки заскрежетали и отворились, и по каменной вымостке процокал копытцами маленький серый ослик. На нём, безучастно опустив седовласую голову, ехала женщина в серых шерстяных шароварах и синей стёганой безрукавке. Увидев её, Эврих заплакал.

Она не трогала поводьев, и ослик, привычный к дальним дорогам, неспешно понёс её по тин-виленскому тракту. Прямо туда, где скрывались за поворотом Эврих и его непрошеные спутники.

«Так это и есть Наставница, обучавшая непобедимых?… – вполголоса удивился один из нарлаков. – Не очень что-то похоже…»

«Может, они её там не кормили? – предположил второй. – Заморённая больно! Да и старенькая…»

Эврих яростно высморкался.

«Вы с ней повежливее, – посоветовал он тин-виленцу. – Она десять таких, как мы…»