Читать книгу "Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман"

Наверное, он страдал не меньше человека, засомневавшегося в библейской истории сотворения мира. Он стал мрачен и раздражителен и однажды даже принял решение устроиться на работу банковским служащим в Трансваале. Элеонора Маркс писала Каутскому: Бернштейн постоянно в дурном настроении и наживает себе врагов. Но интеллектуальное мужество взяло верх. В 1896–1898 годах он опубликовал в журнале «Нойе цайт» серию статей на общую тему «Проблемы социализма», вызвавших и недоумение, и возмущение. В среде германских социалистов разгорелись острые дискуссии, вылившиеся в бунт, когда Бернштейн изложил свои идеи в обращении к съезду партии в октябре 1898 года, проходившему в Штутгарте, а затем в книге «Die Voraussetzungen des Sozialismus» («Эволюционный социализм»), изданной в марте 1899 года.

Он изложил факты, противоречившие теории Маркса: средний класс не исчезает; численность имущих индивидов увеличивается, а не уменьшается. В Германии рабочий класс не подтверждает тенденцию прогрессирующего обнищания, а, напротив, улучшает свое материальное положение. Капитал не аккумулируется в руках уменьшающегося числа капиталистов, а рассеивается в более широком спектре собственников через фонды и акции. Продукция возрастающего производства потребляется не только капиталистами, но и средним классом и, при соответствующих заработках, даже пролетариатом. В Германии потребление сахара, мяса, пива возрастает. Чем больше денег и продуктов, тем меньше шансов для того, чтобы единичный экономический кризис вызвал всеобщий крах. Если социалисты добиваются именно этого, то им, возможно, придется ждать вечно. Короче говоря, эти мрачные «двойняшки» – Verelendung (обнищание) и Zusammenbruch (крах) – призраки.

Марксистскую схему Бернштейн заменил капиталистической системой, способной развиваться и адаптироваться, чтобы не допустить предполагаемого неизбежного краха. В таком случае существующий порядок вещей никуда не денется. Крушения и революции не неизбежны, и социалисты должны стремиться к созданию этически демократического общества при поддержке всех классов, а не только пролетариата. Если отказаться от революционных целей, утверждал Бернштейн, то рабочий класс сможет опереться на поддержку буржуазии в проведении реформ в рамках существующего порядка.

Все атрибуты «мильеранизма» налицо. Если не надо выбирать между капитализмом и социализмом, если общество может существовать, используя черты и того и другого, то нет никакого смысла в том, чтобы социалисты отказывались от участия в правительстве.

В сущности, ревизионизм означал отказ от классовой борьбы. Это был удар, наносившийся в самое сердце социализма. Бернштейна это не смущало. Рабочие, заявлял он, не представляют собой, как казалось Марксу, сплоченный и гомогенный «класс», осознающий себя «пролетариатом» или чем-то в этом роде. Рабочие были разные – сельские и городские, квалифицированные и неквалифицированные, фабричные и надомные, с разными интересами и разными способностями. Многие относились враждебно или по крайней мере безразлично к социализму и были больше склонны к тому, чтобы разделять нравы и привычки буржуазии, а не презрение социалистов к ней.

Если не классовые интересы должны быть присущи рабочему, то из этого следует, что его интересы – такие же, как и у всех граждан, то есть национальные. Здесь и таилось еще одно страшное зло ревизионизма. Бернштейн даже отверг беспощадный вердикт коммунистического манифеста о том, что «у рабочего нет отечества». Когда трудящийся идет голосовать, как в Германии, утверждал Бернштейн, он знает, что ему предоставляются соответствующие права и обязанности, и потому должен принимать решения, исходя из национальных интересов.

Ревизионизм расколол социалистов. К Бернштейну потянулись приверженцы, которых мучили аналогичные сомнения. Партийные вожди поспешили подвергнуть обструкции ренегата. Его обвинили в «англицизме». Каутский попытался опровергнуть все его аргументы, издав книгу «Бернштейн и социал-демократическая программа». Диспуты разгорались на каждом собрании, заседаниях комитетов, продолжались на страницах газет. Отвечая на обвинения в игнорировании генеральной цели социализма, Бернштейн заявил: «Я открыто признаю, что меня мало интересует то, что обычно называют “конечной целью социализма”40. Эта цель, какова бы она ни была, для меня – ничто; движение (социальный прогресс) – все». Он решил вернуться домой, чтобы отстаивать свою позицию лично. Друзья обратились в правительство, и канцлер фон Бюлов, верно рассчитав, что Бернштейн будет играть разрушительную роль, распорядился снять с него судимость. Бернштейн вернулся в Германию в 1901 году и был избран в рейхстаг, а в 1902 году – переизбран. Он стал редактором ревизионистского журнала и оракулом ревизионистской фракции, которая постепенно разрасталась.

Привлекательной стороной ревизионизма было то, что он сулил возможность покончить с изоляцией социализма, открывал двери для широкого участия в нем и новые горизонты для деятельности. Он позволял социалистам почувствовать себя неотъемлемой частью нации, что бы ни говорил по этому поводу их главный пророк. А еще он учитывал новые реалии, которые не заметил Маркс: незаметное перетекание могущества от одного класса к другому, происходившее подобно тому, как вода просачивается через дамбу.

У ревизионизма имелся один серьезный изъян, на который обратил внимание Виктор Адлер. Это о нем говорили 41, что ему, как и Монтеню, надо иметь весы в качестве эмблемы, а девизом – изречение Que sais-je? [147], поскольку он всегда умел находить плохое во всем хорошем и что-нибудь хорошее – во всем плохом. Адлер писал Бернштейну: он обнажил сомнения, которые время от времени мучили социалистов и в конце концов заставили его солидаризироваться с революционерами, потому что ревизионизм смертельно опасен тем, что «социалисты останутся без социализма».

Во Франции идейная война, вызванная le cas Millerand, казусом Мильерана, была даже яростнее, чем в Германии. Жорес возмущался решением Мильерана принять пост министра, но когда ему пришлось заявить свою позицию, предпочел высказаться за сотрудничество с правительством, а не против сотрудничества. На партийном съезде в Париже в декабре 1899 года он отверг предостережения марксистов об идеологической порче. Поскольку невозможно предсказать, когда наступит коллапс капитализма, необходимо заниматься реформами. «Бессмысленно бороться на расстоянии, надо вести борьбу в самой цитадели», – говорил Жорес. Зал наполнился возмущенными криками оппонентов. «Высокий, тощий и сухопарый Гед, сверкая черными глазами», начал было отстаивать чистоту марксизма, цитировать Либкнехта, и тут один из министериалистов, как называли сторонников Мильерана, гаркнул во все горло: «Долой Либкнехта!»42 Один из делегатов вспоминал позднее, что этот вопль разозлил сподвижников Геда так, как если бы кто-то прокричал: «Долой Бога!» в соборе Парижской Богоматери. После трех дней острых дебатов был сформулирован вопрос, на который требовался однозначный ответ «да» или «нет»: «Допускает ли классовая борьба участие социалиста в буржуазном правительстве?» Первое голосование дало негативный ответ, но тут же последовало второе голосование, в исключительных обстоятельствах разрешавшее министериализм. Хотя Жоресу и нужно было продемонстрировать единство, съезд завершился наскоро сформулированной резолюцией, в которой не удалось преодолеть расхождения. В результате образовались две партии. Гед, Вайян и Поль Лафарг, зять Маркса, организовали Социалистическую партию Франции, отвергавшую «компромиссы с какими-либо фракциями буржуазии» и уповавшую на крах капитализма, а Жорес, Мильеран, Бриан и Вивиани – создали Французскую социалистическую партию, наметившую для «незамедлительной реализации» программу реформ.