Читать книгу "Покидая мир - Дуглас Кеннеди"

Когда я поднялась, чтобы уходить, Лэклен и Кларк вскочили на ноги. Оба поочередно крепко пожали мне руку. Лэклен невозмутимо кивнул на прощание, и меня сдали с рук на руки женщине — офицеру полиции, которая сопроводила меня по тем же коридорам, подземным парковкам и грузовым лифтам обратно в «Хайатт».

В номере можно было пользоваться Интернетом, и я проверила состояние своего банковского счета. Средств оказалось более чем достаточно, чтобы безбедно прожить несколько месяцев где-нибудь в недорогом уголке Европы. Всего неделей раньше в туристическом приложении «Нью-Йорк тайме» я прочитала статью о Берлине, единственной столице Старого Света, где стоимость жизни еще оставалась приемлемой. Выяснилось, что у Люфтганзы есть ежедневные рейсы из Калгари во Франкфурт, а оттуда до Берлина рукой подать. У авиакомпании даже были зарезервированы билеты для тех, кто решит лететь в последний момент, по цене чуть меньше тысячи долларов. Недешево, но терпимо. Я дозвонилась туда и заказала билет на следующий вечер.

В половине шестого вечера мне позвонил Кларк — отметиться.

— Есть новости от коронера? — спросила я.

На другом конце провода воцарилось смущенное молчание, потом Кларк сообщил: медэксперт Калгари пришел к заключению, что Корсен сам перерезал себе горло и умер от массивной кровопотери.

— А мы тем временем обнаружили два скелета в подвале — похоже, что Корсен сказал Айви чистую правду. Сейчас нас атакуют все канадские отделения полиции, за которыми числятся нераскрытые дела об исчезновении девочек. Целая вечность пройдет, должно быть, пока все их проверим.

— А я собираюсь провести ближайшие месяцы в Берлине.

— Везет вам. Когда летите?

— Вообще-то уже завтра.

— Рад это слышать, а то тут пресса уже измышляет небылицы насчет спасшей Айви «бдительной одиночки — врага преступности». Так вас, кстати, назвали в «Калгари сан», этом бульварном листке. Журналисты очень сильно нас допекают за то, что мы отказываемся назвать ваше имя. Мы стоим на своем, объясняем, что с уважением относимся к вашему требованию, но давление с их стороны все растет. Так что… да, уехать прямо завтра — отличная идея. А чтобы уж наверняка гарантировать вам безопасный отъезд, давайте-ка я сам заеду за вами завтра в двенадцать часов, отвезу домой, чтобы вы сложили вещи, а к трем часам подброшу в аэропорт, как раз успеете на пятичасовой рейс.

— Как вы узнали, когда вылет на Франкфурт?

— Очень просто — посмотрел в Интернете, пока говорил с вами.

Снова прекрасный, крепкий сон на всю ночь. Снова выход из отеля украдкой, через черный ход, только на сей раз за рулем был сам сержант Кларк. Он привез меня домой и объявил, что на сборы у меня полчаса. Такое ограничение во времени заставило меня собраться за несколько минут, впрочем одежды и прочих пожитков у меня здесь было мало. Все платежи — за квартиру, коммунальные услуги, мобильную связь — осуществлялись напрямую с моего банковского счета. Мое жалованье исправно поступало на счет — по крайней мере, пока. Мобильный телефон я собиралась отключить. Мой личный адрес электронной почты не был известен никому, кроме управляющего банка в Бостоне, а рабочим адресом, который я использовала в библиотеке, в мое отсутствие никто не сможет пользоваться. Я снова могла бесследно исчезнуть…

Безусловно, того же добивался и Кларк. В аэропорту он провел меня прямо в особый отсек терминала, где я одна прошла регистрацию на рейс и досмотр, после чего сотрудник аэропорта проводил меня в небольшую комнатку, где я должна была дожидаться посадки. Там имелся бар-холодильник, и Кларк — он все время был рядом, пока я проходила эти необходимые процедуры, — открыв его, спросил:

— Можно, я куплю вам пива?

Он вернулся к дивану и протянул мне бутылку «Лабатт».

— Все эти предосторожности действительно так необходимы? — спросила я.

— Может, и нет, но сегодня в двенадцать дня «Калгари сан» пообещала десять тысяч долларов в награду любому, кто назовет имя «бдительной одиночки», так стоит ли рисковать? В любом случае, мне кажется, вы заслуживаете шикарных проводов, а я хочу знать наверняка, что вы спокойно выбрались из города… — Он чокнулся своей бутылкой с моей. — Как чувствуете себя, профессор?

— Уставшей, несмотря на две ночи в прекрасном отеле.

— Ничего странного, вся эта история еще не раз вас заставит попереживать. В два счета такое не забудешь.

— Я это запомню навсегда.

— И все же, когда мрачные воспоминания навалятся, вы вспоминайте эту старую фразу: если ты спас одну жизнь, значит, спас весь мир.

— Сержант, все это чушь собачья, сами знаете.

Это его, кажется, слегка удивило, но через мгновение он пожал плечами и отпил пива из своей бутылки:

— Ну вот, а я-то старался быть мудрым.

— Приберегите это для следующей «бдительной одиночки».

— А может, я вернусь к этой теме, когда вы возвратитесь… если, конечно, вы не против снова меня слушать.

— Все возможно, кто знает, — улыбнулась я.

Но я-то знала точно — в Калгари я больше не вернусь.

Кларк, однако, не ошибся — на меня действительно снова навалилась тоска. Это случилось через несколько ночей после моего приземления в Берлине. Я остановилась в дешевой гостинице возле Митте и еще не пришла в себя после смены часовых поясов. В этом незнакомом, пасмурном городе, с его неподвластной мне Sprache,[114]я чувствовала гнетущее одиночество. На третьи сутки я проснулась среди ночи, в четыре часа, и вдруг это началось. Перед глазами возникли перерезанная шея Корсена, его одежда, насквозь мокрая от крови, и глаза, остекленевшие, но отражавшие весь ужас его последних минут. Он был омерзительным монстром — я боялась даже задумываться, как он мог стать таким, как мог творить чудовищное зло и одновременно изо дня в день совершать богослужения, призывать людей к добру и любви, лицемерно изображать благочестие и праведность, слушать свои мотивационные записи. В ту берлинскую ночь, в четыре часа, когда все мои мысли заняли эти мрачные воспоминания, я думала только об одном: Эта картина до конца жизни не изгладится у меня из памяти.

На другой день погода исправилась, выглянуло солнце, и я решила пройтись, прогнать из головы ночные фантомы по время долгой прогулки по Унтер-ден-Линден. У Бранденбургских ворот я свернула налево и попала в странное место — примерно два акра серых каменных плит. Как выяснилось, это был Мемориал холокоста. Странное это было ощущение — бродить там среди плит, уложенных, точно саркофаги на кладбище. Чем дальше углубляешься в это подобие лабиринта, тем сильнее оно тебя затягивает. Сделав пятнадцать шагов к его эпицентру, чувствуешь себя заживо погребенным на этом пространстве — одна серая глыба за другой, полностью закрывающие собой весь обзор, все небо и все окрестности, и уничтожающие веру в то, что на свете существует хоть что-то, помимо этой нескончаемой череды каменных плит, готовых похоронить тебя под собой.