Читать книгу "Ястреб халифа - Ксения Медведевич"

Люди, давясь, толкаясь, крича от ужаса и призывая имена Всевышнего, со всех ног кинулись обратно в город, бросая шатры, ковры, подушки и корзины с едой.

Восемь дней спустя, вечер

Слипшиеся веки не желали расклеиваться. Пытаясь подняться на локтях, Тарег помотал головой – но та перевесила и завалила его на спину. В уши бурчали по-джунгарски.

В лицо плеснуло, и жесткая, как копыто, мозолистая ладонь обтерла ему глаза и щеки. Теплая вода потекла в уши и вниз по шее, за ворот. Ресницы наконец разлепились.

Смаргивая слезящимися глазами, Тарег попытался осмотреться – вокруг расплывался бурчащий, пахнущий людьми, конским потом и кумысом сумрак. Щеку жестко тер войлок.

Под спину что-то подсунули, и у него получилось посмотреть вокруг. Перекрестья обрешетки юрты замельтешили в глазах, пришлось зажмуриться. В лицо опять плеснуло – шершавая ладонь двигалась медленно, тщательно смывая липкие слезы, натекающие между веками. Где-то снаружи глубоко ворчали низкие голоса, мрачно гудел варган и звенели колокольцы.

Проморгавшись от воды, Тарег снова попытался осмотреться. Неяркие лучи и тени затягивал дым очага – в падающем из круглого отверстия в потолке свете свивались поднимающиеся от костра волокна дыма, роились мириады пылинок. Входные полотнища юрты подобрали шнурами – в проеме расходился мягким сиянием густеющий вечер. В угасающем свете сумерек пламя горящих перед порогом костров поднималось темными с исподу извивами.

По стенам сидели люди – смотрели, кивали бритыми головами, переговаривались тихими почтительными голосами. Откашлявшись и облизнув мокрые губы, Тарег спросил:

– Самуха?..

Люди опускали глаза.

Сколько времени прошло? Почему он не в усадьбе? Что успело случиться с того мига? Улыбающийся человек размахнулся, грудь дернуло смывающей сознание болью, и в глазах взорвалось полуденное солнце. Тарег провалился в темный омут: там тени деревьев шептались над темной водой, и лишь иногда сквозь шевелящиеся струи к нему склонялись размытые лица.

– Зариф?..

Голос подвел, першащее горло зашлось кашлем. Забурчали, зашебуршились, зазвенели медью.

– Подай сюда чайник, – сказал над ухом знакомый голос.

Это был Онгур.

Вода оказалась отвратительной на вкус – похоже, они зачерпывали ее прямо из реки. Теплая, с привкусом тины и водорослей.

– Где Зариф?

А они все смотрели в пол, искоса переглядывались. Блестели потные лбы, на стриженых макушках топорщились слипшиеся короткие волосы. Скрипела кожа панцирей, брякали медные оплечья и нагрудники.

– Почему я здесь? Где Махтуба? Где остальные?

На его сиплые вопросы наконец ответили: у стены поднялась возня, и через пятно света пополз, утирая лоб рукавом, Архай. Юноша, опасливо поглядывая куда-то в плечо Тарегу – в глаза он посмотреть не решался, – подлез совсем близко. И уткнулся в войлок где-то рядом с белеющей на темной кошме ладонью. Тарег удивился, сообразив, что это его ладонь. Оказалось, он не очень хорошо чувствовал тело.

– Повелитель, – часто дыша и не переставая утираться, начал Архай, – Самуха погиб. Когда… тот человек ударил. А… нишапурцы… стали стрелять из луков…

Юный степняк примолк, подбирая слова для рассказа. Помнил-то он все прекрасно, но как такое расскажешь Повелителю? Много плохого, нехорошего случилось после того, как подлый убийца всадил в грудь Повелителю заколдованную стрелу!

Нападавший умер мгновенно – стоявший у стремени Гюлькара Самуха всадил катибу кинжал в горло. И вот тогда зашикали стрелы – били с берега. Северяне, чтоб их, спрятали своих воинов в густой толпе. И по знаку ихнего главного принялись расстреливать стоявших на мосту ханаттани. А еще северяне целились в упавшего Повелителя. Когда цвикнувшая стрела сбила с ног гвардейца, державшего Повелителя за плечо, Самуха упал на сейида. Прикрыл собой. К тому времени, как полусотня Толуна-черби сшиблась на мосту с напирающими ашшаритами, в спине Самухи уже торчало пять стрел. И короткий дротик – это кто-то из стоявших на мосту постарался. Ханаттани легли почти до последнего человека – все, кто стоял с Повелителем на мосту. После боя у канала из полусотни вернулось от силы шестеро. Тело Самухи вытащили – да ведь он намертво вцепился в одежду Повелителя, так их и выволокли вдвоем, насилу потом разогнули мертвые пальцы. Остальных убитых обменяли на трех живых жирных гусей в богатых халатах – заарканили в стоявшей рядом усадьбе, оказалось, то были родственники ихнего вазира.

А вот тело старого ашшаритского шамана с белой бородой нишапурцы не отдали. Ходившие к городским воротам переодетые гвардейцы сказали, что оно до сих пор висит – чтоб им… Пробитый дротиком труп подвесили за шею. Бороду подпалили, а на грудь нацепили деревянную табличку с надписью: «Рукн ад-Дин – предатель веры».

Словно прочтя мысли Архая, Повелитель с трудом прохрипел:

– Рукн ад-Дин?..

Юноша помотал головой.

И, задыхаясь и капая потом с носа, рассказал Повелителю все без утайки.

И про тело старого имама на восточных воротах. И про то, как Саид аль-Амин настоял, чтобы Повелителя отвезли в усадьбу, – это было последнее распоряжение, которое он успел отдать. Потому что в тот же вечер нишапурцы пошли на вылазку – и какую. Их было много, как звезд в небе, и вышли они одновременно из четырех ворот. И Саид-хан погиб тем вечером, и почти все его гвардейцы вместе с ним – ятрибцы ополчения, как и следовало ожидать, оказались трусами и разбежались.

А потом Саид-хана хоронили – хороший курган насыпали, много пленных туда положили. А девушку его, Сальму-хатун, жалко – она так убивалась, так уж убивалась, а потом попросила и ее с господином в могилу спустить. Смелая, благородная Сальма-хатун была – не как другие ашшаритки. Те совсем глупые были, все визжали и отбивались, когда их к курганам вели. А Сальма-хатун красиво оделась, гордо из шатра вышла, имя ее шаманам сказали, певцам передали – вся Степь о ее красоте петь будет. Чжочи-хан сам ее задушил, быстро, хорошо задушил, и всех ее рабынь тоже. Самуху и других рядом положили, с ними тоже много народу отправили, разорили пригород-то, – и женщин им с собой дали, получше выбрали, понаряднее, и молодых юношей, и сильных мужчин, чтоб за табунами на небесных лугах приглядывать и у порога небесной юрты сидеть. Пышные, торжественные вышли похороны.

А Повелитель все не приходил в себя, несмотря на хлопоты ихних ашшаритских лекарей. Хорошо, Борохул-шаман плюнул на них, да и сразу выдернул колдовскую злую стрелу из груди Повелителя – а эти все трясли бородами да блеяли, что, мол, Повелитель кровью истечет, если стрелу вынуть. Как слепые кроты эти ашшариты были, злого-страшного не видели, а Борохул-шаман сразу увидел – и велел спалить злую стрелу в огне полуночного костра. Потом сам танцевал вокруг него до рассвета, пока костер совсем не прогорел. А как древко сгорело и острие расплавилось и золу ту по реке вниз спустили, Повелитель сразу задышал спокойно, ровно, как во сне.