Читать книгу "Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд"

и говорю, что люблю ее, причем говорю искренне? Смотрю ей в глаза и говорю, что она для меня единственная, ныне и вовек.

Деньги на счет капали исправно, мне хотелось еще больше. Мой контракт на нефтедобывающей платформе «Тролль» закончился, но появилась возможность устроиться на «Тролль-газ» – ее как раз начали строить на острове Ханёйтанген неподалеку от Бергена. Я позвонил туда и, когда сказал, что работал в «Норведжиан контракторс», меня приняли с распростертыми объятьями. Они, видимо, ждали специалиста и явно разочаровались, поняв, что я теоретик-недоучка, у которого еще и руки не тем концом вставлены, однако на работу взяли. Она оказалась тяжелая и однообразная, но мне там так нравилось, что я даже начал подумывать, не податься ли потом на другие крупные проекты, например в Восточную Норвегию, где строился новый аэропорт, о котором у нас на стройке много говорили.

Работая на Ханёйтангене, я жил дома, и свободные недели мы проводили вместе с Тоньей у меня в квартире – там я просыпался пораньше и спешил за свежими креветками, свежим хлебом, свежесмолотым кофе, фруктами и соком, чтобы приготовить завтрак, или в покосившемся домишке Тоньи, в ее продуваемой сквозняками квартирке, навсегда озаренной светом первых дней нашей влюбленности.

В один прекрасный день я наконец познакомился с ее матерью и отчимом, которые к тому времени успели прожить несколько месяцев в Африке и приехали в отпуск. Они снимали дом у друзей и позвали нас на ужин в саду; я переживал, но все прошло хорошо, они отнеслись ко мне с доброжелательным любопытством, а прощаясь, пригласили в гости в Африку, например на Рождество. Мы согласились. У нас были и деньги, и время.

Я снова попытался писать, но не получалось, выходило несерьезно, не по-настоящему, по крайней мере, если сравнить с тем, как пишут Хьяртан и Эспен. Я думал, что мне надо бы ненадолго уехать и посвятить себя только сочинительству, а так как теперь пособие по безработице стали платить и норвежцам, живущим в других странах Евросоюза, можно поселиться, например, в Англии, и я вышел на Уле, моего бывшего однокурсника. Женатый на англичанке, он жил в Норидже и написал, что город это хороший и мне подойдет.

Утром перед отъездом я разбил зеркало. Тонья ничего не сказала, но я понял, что она разозлилась. В такси по пути к парому я сказал, что разбил зеркало нечаянно.

– Да при чем тут зеркало, дурак, – расплакалась Тонья, – это я потому, что ты от меня уезжаешь.

– Тебе правда так жаль?

– Ты что, сам не понимаешь?

– Нет. Я всего на три месяца. А ты приедешь в гости. Потом мы вообще поедем в Африку. К тому же пора мне хоть чего-то добиться.

– Все я понимаю, – сказала она, – просто я буду ужасно скучать. Но это ничего. Если ты и правда так думаешь, то все в порядке.

Она улыбнулась.

Через час, поднимаясь на борт по трубчатому трапу, я обернулся и посмотрел на Тонью, мы напоследок помахали друг дружке, я подумал, что люблю ее и хочу на ней жениться.

Эта мысль была из тех, что все меняют. Из тех, что возникают и расставляют все по местам. Из тех, в которых будущее и смысл. А именно этого мне и недоставало, уже долго недоставало. Будущего и смысла.

Разумеется, можно и дальше продолжить встречаться и посмотреть, что получится. Тоже вполне себе будущее и смысл. Тонья – это Тонья, и неважно, женаты мы или просто встречаемся. И все же. Среди знакомых ровесников женатых не было, брак – пережиток прошлых поколений, анахронизм, присущий девятнадцатому веку, порождение косной морали и таких же косных убеждений, что женщине полагается сидеть дома с детьми, а мужчине работать, убеждений, изживших себя, подобно фетровым шляпам, ночным горшкам, эсперанто и колесным пароходам. Для современного человека разумный шаг – не заключать брак, для современного человека разумный шаг – жить вместе, уважать друг друга такими, какие мы есть, и не зависеть от внешних рамок. Ничто не обязывает нас бродить по дому в трениках, по вечерам смотреть видео, рожать детей, а после развода проводить с ними каждую вторую неделю. Почему бы не жить достойно без брака, благо современная эпоха предоставляет нам для этого столько возможностей? Это разумно и целесообразно. Вот только любовь неразумна, любовь нелогична, любовь нецелесообразна, она превыше всего этого, должна быть превыше, поэтому, черт возьми, почему бы не стряхнуть пыль с идеи брака и снова не облечь любовь в его форму? Почему бы не вспомнить высокопарные слова? Не сказать со всей торжественностью: мы будем любить друг друга, пока смерть не разлучит нас? Почему бы не настоять на заключенной в них высокой серьезности? Отдать должное обязательству длиною в жизнь? Все остальное – пустяки, чем бы мы ни занимались, это все пустяки, никто ни во что не верит, не верит по-настоящему. По крайней мере, среди моих знакомых. Жизнь – игра, жизнь – времяпрепровождение, а смерти не существует. Мы смеялись надо всем, даже над смертью, и отчасти были правы, последнее слово всегда останется за смехом, за ухмылкой черепа, когда мы окажемся в могиле с набитым землей ртом.

Но мне хотелось верить, я верил, мне нужно было верить.

Я получил на стойке ключ от каюты, отнес туда чемодан и поднялся в кафе. Передо мной раскинулась неизвестность. Я плыву в новую страну, в город, где прежде не бывал, жить мне там негде, и что меня ждет, непонятно.

Мне предстояло пробыть там три месяца. Потом мы с Тоньей поедем в Африку, и там настанет свобода.

Лучше не придумаешь.

Паром заскользил по воде. Сейчас Тонья возвращается домой, подумал я и поднялся на палубу в надежде увидеть ее хоть издали. Но мы уже отошли далеко от берега, и отсюда двигающиеся по набережной фигурки выглядели одинаково.

Небо было серым, вода, по которой двигался паром, черной. Я положил руки на релинг и вглядывался в дома Саннвикена. На миг ко мне вернулась давняя мысль о том, чтобы взять и бросить все навсегда. Самое страшное – что это мне отлично удалось бы. Я всегда знал, что способен без сожаления уйти, оставив все позади. И Тонью я тоже могу покинуть. Когда ее не было рядом, я по ней не скучал. Я ни по кому не скучал, никогда. Ни по маме, ни по Ингве. Ни по Эспену, ни по Туре. Когда мы жили с Гунвор, я не тосковал по ней в разлуке, как сейчас не тосковал по Тонье. Я знал, что стану бродить по улицам Нориджа, сидеть в какой-нибудь квартире и писать, может, напиваться вместе с Уле,