Читать книгу "Гобелен с пастушкой Катей - Наталия Новохатская"

До автомобильной аварии Муратов страдал в одиночку, лишь после травмы черепа и кошмарных галлюцинаций Виктория убедила мужа лечиться у Михаила Матвеевича. В процессе лечения Муратов постепенно открыл доктору терзавшее его прошлое. Вследствие аварии расшатанная нервная система Муратова сдала вконец, он стал ждать заслуженной смерти, вместе с тем не мог смириться с несправедливостью судьбы. Почему за безмозглый проступок шестнадцатилетнего идиота он должен расплачиваться всю жизнь? Может быть, смерть принесет облегчение? Муратов ждал смерти, но боялся ее, хотел бы приветствовать, но не хватало духу. Очень был тяжелый пациент, жена с ним отчаянно маялась, врачу он неоднократно предъявлял обвинения, что тот сживает его со свету смертоносными лекарствами, потому что знает правду и считает его, Муратова недостойным жить.

В довершение несчастья друг-сообщник Лев погиб во время аварии, и Муратова глодала неотступная мысль: в кого метила судьба? То ли судьба решила убрать Леву, чтобы Муратов мучился один, то ли рок выбрал Муратова, а Лева пострадал вместо него. То ли пришло наконец воздаяние обоим, но коса смерти дала промах.

После аварии Муратов в любом повороте повседневности видел удар судьбы, направленный на него. Либо ему мерещилось, что кто-то узнал и тихо вершит над ним правосудие. Крайне трудный пациент. Доктор жалел Викторию, и вместе с тем радовался, что она легко отделалась, не успела пожертвовать лучшие годы обезумевшему маньяку.

— Везет тебе, дитя, на мизогинистов — ненавистников женщин, — заключил Валентин в конце обеда. — Ну, я всегда знал, давно заметил, что дела ко мне идут парами и тройками, какие-то фатальные совпадения. На этот раз, извольте, две малолетние, доведенные до суицида, что у Прозуменщикова, что у Муратова. Прямо ставрогинская серия, исповедь у Тихона, всё тот же бессмертный Федор Михайлович. Ужас. Ты превратила мою скромную контору в музей восковых фигур.

После психотерапевтического обеда мы заехали за Гариком на службу, откуда отправились к родителям, попили у них чаю. Я вручила предкам американские сувениры, рассказала о впечатлениях и получила из маминых рук шубу со шкатулкой. Родители обрадовались, что с дорогостоящим грузом я поеду на машине. Они отнюдь не одобряли Валентина в отдаленном прошлом, но кремовая «Волга» в его распоряжении смягчила сердца.

На обратном пути Валентин предложил, что раз день пропал, весь был потрачен на прелестное дитя (Можно подумать, что я просила его излагать кошмарную историю Муратова. Вальку просто распирало, вот он и выбрал меня в конфиденты!), отпраздновать мое возвращение и заскочить за горючим.

Мы с Гариком ничего не имели против, действительно вчерашним днем дали понять Вале, что прекрасно обойдемся без него, что было не совсем прилично.

Валька купил бутылку коньяку, пару сухого, и мы быстро оборудовали празднество. Чтобы не отвлекаться потом, я занялась самодельным сейфом на кухне (делал его дядя Слава, и дверца работала с капризами), потом запросила помощи, поскольку не сразу удалось спрятать шкатулку с сокровищами.

— Ишь ты, в первый раз доверила! Наконец прелестное дитя оставила мысль, что мы с вами, Игорь, способны ее пришить и ограбить, раньше не допускала к секретам, — глумился Валентин. — А ты бы поведала, крошка, откуда у тебя в серебряной шкатулочке такие богатства, не иначе как музей царских реликвий был очищен. Или того хуже… Может ближайшие пращуры в разбойниках-душегубцах состояли? Или с ЧК по богатым домам с обысками шастали? Мои наследственные богатства именно так и уплыли — пришли люди в черной коже и все подчистую вымели.

— Нет, Отче, это ты пальцем в небо ткнул, — успокоила я друга. — Никакой экспроприации, дело чистое и легальное, хотя печальное, а потом смешное. Мои родичи были похитрее твоих, они от конфискации имущество спрятали так ловко, что вовек бы не достать. Вернее, в революцию уберегли, а в войну спрятали.

Далее целый вечер под бутылку я плела рассказ. Он послужил противовесом Муратовской истории и всех утешил. Отечественный вариант «Золотого жука» почти по Эдгару По, но ни капли вымысла…

КАК ДЕВОЧКА КАТЯ НАШЛА КЛАД И ДОЛГО ОБ ЭТОМ НЕ ЗНАЛА

Когда мне было шесть лет, а Ирочке два годика, общая бабушка Аглая Ивановна вывезла нас летом в деревню. Чудесная, совершенно сказочная деревня Братанеж стояла вокруг озера того же названия. А кругом деревни стоял лес.

В Братанеже много лет жила бабушкина сестра тетя Паша. Обе они родились в глухой деревне неподалеку, работали в юности на текстильной фабрике в уездном городке, но замуж вышли по-разному. Тетя Паша поехала в Братанеж с плотником дядей Ваней, а бабушку Аглаю увез в Москву неожиданный поклонник, инженер преклонных лет (женился дедушка в 49), обрусевший немец, Феликс Вильгельмович Зибер. Бабуля была чудо как хороша собой (но никто, жаль, не унаследовал), дедушка Феликс хотел образовать ее ум, но не успел, умер через пять лет, оставил сиротами двух дочерей, маму и тетю Риту. Как баба Аглая прожила вдовой много лет и растила детей — история длинная и совсем из другой оперы.

Главное, что с сестрой Пашей они тесно дружили, и каждое лето бабушка привозила в Братанеж сначала дочек, потом внучек. Рядом с домом тети Паши стояла таинственная пустая изба (с плохой репутацией), которую баба Аглая в течение полувека неизменно снимала на лето. Хозяева жили в той же деревне, но имущества побаивались, там вроде бы кого-то убили топором, а дух жертвы не простил. Или нечто подобное…

В то лето, последнее перед школой, баба Аглая привезла на свежий воздух не только нас с Ирочкой. С нами приехала бедная тетушка Герта, сестра давно покойного деда Феликса. Во время войны, когда высылали всех немцев, тетушка оказалась в Казахстане, потеряла московскую площадь и прописку только за то, что в паспорте у нее было написано «немка». А семья Зиберов жила в России двести лет, и другой родины они не знали. Бабулю Аглаю при фамилии Зибер спасло лишь чудо. Её тоже намеревались выслать, но бабушке удалось убедить кого-то, что немецкого у неё — только фамилия покойного мужа, происходит она из беднейшего крестьянства и с 16-ти лет работала на ткацкой фабрике. Чудо состояло в том, что ее выслушали.

Так вот после окончания срока высылки тетушка Герта не имела ни угла, ни имущества, ни здоровья и скиталась по отдаленным родным в провинции. В Москву ей даже приезжать не позволяли. На жизнь она зарабатывала уроками немецкого, французского и английского языков, которые знала в совершенстве, поскольку до революции преподавала в женской гимназии.

В преклонном возрасте восьмидесяти лет тетушка пришла к концу своей изгнаннической одиссеи, ее разбил частичный паралич. Только тогда родным разрешили взять ее и держать если не в Москве, то рядом. Тетя Рита привезла тетушку из Могилева, а бабуля Аглая взяла золовку на лето в Братанеж, где ухаживала за старушкой до самой ее смерти, случившейся в середине лета.

Что касается меня, то я старухи боялась. Она с трудом двигалась по комнате и не могла говорить, под конец совсем слегла. Меня ужасно пугало, что тетя Герта постоянно пыталась привлечь мое внимание, что-то сказать, но не словами, а жестами. Она брала меня за руку, пыталась выйти вместе со мной, показывала на угол избы, куда-то на пол под иконами, что-то чертила в воздухе.