Читать книгу ""Мертвая рука". Неизвестная история холодной войны и ее опасное наследие - Дэвид Хоффман"

***

Четырнадцатого февраля 1992 года госсекретарь США Джеймс Бейкер наблюдал из окна автомобиля, мчащегося по западносибирским лесам, захватывающее зрелище: снежное море, замёрзшие озёра, березовые рощицы и лубочная тройка вдалеке. Миновав несколько КПП и заборов с колючей проволокой, он прибыл в Научно-исследовательский институт технической физики (Челябинск-70) {С 1993 года — Снежинск. — Прим. пер.}, одну из двух лабораторий, где конструировали ядерное оружие, — учреждение настолько секретное, что его не было ни на одной советской карте.

Челябинск-70, построенный в 1955 году, стал конкурентом аналогичного конструкторского бюро в Арзамасе-16. В Челябинске учёные создавали, кроме прочего, миниатюрные ядерные боеголовки. Это позволяло разместить множество небольших зарядов на огромной межконтинентальной баллистической ракете или поместить их в снаряды, которыми можно было стрелять из артиллерийских орудий на гипотетическом поле боя в Европе.[764] У этих советских учреждений были аналоги в США: Лос-Аламосская национальная лаборатория в Нью-Мексико и Ливерморская национальная лаборатория в Калифорнии.

Когда автомобиль Бейкера притормозил у восьмиэтажного главного здания в Челябинске-70, сотни лаборантов и учёных прилипли к окнам; они махали руками и радостно кричали. Это озадачило Бейкера. «Мне вдруг показалось, что я прилетел с Марса, — вспоминал он, — что я — инопланетная диковина, которую этим людям непременно нужно было увидеть собственными глазами». Захудалость учреждения произвела на него сильное впечатление. Ливерморская и Лос-Аламосская лаборатории являлись лидерами по использованию суперкомпьютеров, а тут компьютерных мониторов вовсе не было видно. Когда Бейкера отвели в небольшой лекционный зал на встречу с двадцатью пятью ведущими научными сотрудниками института, ему пришлось сидеть упёршись спиной в пыльную школьную доску. Это напомнило ему об аудитории в Принстоне, где он учился в 1950-х. Бейкер признался учёным, сидевшим перед ним: «Для нас это столь же удивительно, как и для вас». В мемуарах он писал: «Когда мы сели, я подумал — вот они, разработчики оружия, определившего ход холодной войны, и мы сейчас будем обсуждать, как Запад поможет им обезопасить себя в будущем».

Учёные и инженеры рассказывали об ухудшении условий жизни. Эти люди, прежде составлявшие элиту советского общества, теперь столкнулись с трудностями и взывали о помощи из-за колючей проволоки. Замдиректора по науке Евгений Аврорин подтвердил, что лаборатория находится в трудной ситуации, поскольку объём государственного финансирования уменьшился. Учёным не нужны подачки, говорил он: они хотят заниматься продуктивной и интересной работой. У них есть знания и оборудование, и они уверены, что многое могут дать обществу. Другой заместитель директора, Владислав Никитин, говорил, что зарплата ведущих учёных не превышает 1500 рублей в месяц (по официальному обменному курсу — 15 долларов). В Челябинске-70 работало шестнадцать тысяч человек — около девяти тысяч лаборантов и примерно семь тысяч учёных и инженеров. «В идеях у нас недостатка нет», — сказал Аврорин, показав Бейкеру длинный список коммерческих продуктов и услуг, которые они могли бы предложить западным инвесторам: искусственные алмазы, оптоволокно, облучение пищевых продуктов, ядерная медицина. Но у учёных не было возможности найти инвесторов. У Аврорина даже не было электронной почты. Он отдал Бейкеру прочитанный доклад, извинившись за небрежный перевод на английский.[765]

Бейкер призвал их не терять надежду: «Мы знаем, что сейчас ваши возможности на родине ограничены и мятежные режимы, и террористы, возможно, попытаются, воспользовавшись вашим бедственным положением, потребовать у вас новые орудия войны». Физики и инженеры строчили в крошечных блокнотах. Бейкер продолжал: «Некоторые говорят о проблеме “утечки мозгов”. Но, я думаю, нам надо поговорить о решении, обеспечивающем “приток мозгов”, — и это решение будет означать, что вы займётесь работой на благо мира, ради ускорения реформ и строительства демократии, чтобы ваш народ мог жить лучше». Он рассказал о планах Запада создать на средства международных фондов новый центр для поддержки научной и технической работы.

Поездка Бейкера заставляла задуматься о кризисе, который затянулся на годы. Если положение дел в Челябинске-70 было симптоматично для советского ВПК, то потенциальная катастрофа была масштабнее, чем можно было представить: учёные, знавшие как делать оружие, нуждались даже в пище и медикаментах.[766]

***

Энн М. Харрингтон приехала в Москву вместе с семьёй вскоре после августовского путча. Её муж был дипломатом и работал в политическом отделе посольства США, госдепартамент тогда предлагал супругам сотрудников дополнительные возможности, в том числе должности аналитиков. Энн Харрингтон охотно взялась за эту работу и стала в московском посольстве аналитиком по науке и технологиям.

Её кабинет был ужасен — в пристройке, в подвале, — без окон. После недавнего пожара в главном здании посольства в этом помещении сложили мешки мокрых, обгоревших документов. Запах гари не выветривался. Харрингтон работала за столешницей, положенной на деревянные козлы.

Она взяла на себя проблему «утечки мозгов», потому что больше никого эта проблема не интересовала: «Я подняла руку и сказала: “Я могу этим заняться”». В первые недели после распада Советского Союза Харрингтон встречалась с советниками по науке из других западных посольств, а потом отправила телеграмму в Вашингтон. «Утечка мозгов — это хорошо или плохо?» — задавалась она вопросом.

«Стоит ли западным странам беспокоиться, что Россия потеряет лучших учёных? В конце концов, мы потратили семьдесят четыре года на борьбу с советской системой, так зачем нам помогать ей сохранить возможность угрожать? Общее понимание таково: лишать Россию её научного потенциала неконструктивно, если есть надежда, что положение дел в стране когда-либо стабилизируется. Также было достигнуто согласие, что главная проблема — нераспространение оружия и что отъезд “ботаников” никого не беспокоит. Советская наука была узковедомственной, и относительно небольшое количество учёных, чьи знания представляют реальную угрозу, всегда находилось под жёстким контролем».[767]