Читать книгу "Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский"

Юнкер

Начальство, прошедшее ту же школу, хотя и пользовалось услугами фискалов, их не поощряло и не уважало, а преследование их не пресекало. В какой-то мере это было характерно и для отцов. Один из маленьких великих князей, племянник царя, учившийся в Пажеском корпусе, был избит «в темную» за фискальство и пожаловался дома отцу; тот приехал в корпус и перед строем пажей, указав на сына, сказал: «Ну, что мне с ним делать? Он и мне наябедничал! Я вас прошу: побейте его хорошенько еще раз, чтобы он навсегда забыл фискалить!» (82; 64). Впрочем, возможно, это легенда. Но, во всяком случае, А. И. Деникин, учившийся в Киевском юнкерском училище, вспоминал: «Особенно крепко держалась традиция товарищества, в особенности в одном ее проявлении – «не выдавать». Когда один из моих товарищей побил сильно доносчика и был за то переведен в «третий разряд», не только товарищи, но и некоторые начальники старались выручить его из беды, а побитого преследовали» (56; 39).

Учившийся в Нижегородском Аракчеевском кадетском корпусе А. Спиридович писал: «Параллельно с официальным воспитанием шло саморазвитие кадет в их внутренней кадетской жизни… Товарищество спаивало класс. Можно было быть умным или глупым, прилежным или лентяем, храбрым или трусоватым, но нельзя было быть плохим товарищем. Решение класса являлось обязательным для каждого кадета. Решено не отвечать какоголибо предмета, и кого бы ни вызывал учитель, хотя бы первого ученика, все отказывались отвечать…

В самых младших классах новички пытались, бывало, прибегать под защиту начальства, ходили жаловаться на щипки, побои, но их быстро отучали от этого. Несколько потасовок, неразговаривание класса в течение некоторого времени – и мальчик становился, как и все. Если случалось, что кто-либо зря обижал менее сильного, класс вступался и кто-нибудь усмирял обидчика.

Бывало иногда, что новички таскали потихоньку чужие вещи. Тогда воришку разыскивали и, набросив ему на голову шинель, били его всем классом, что называлось «через шинель», и воровство не повторялось…» (168; 17–18).

Можно представить, что проделки учащихся, даже в военно-учебных заведениях и в тех, где учились вполне взрослые люди, были вполне школярские. «Самовольные отлучки», в том числе и наказанных лишением увольнения, были обыкновенным делом. Случались и не всегда невинные «злоупотребления спиртными напитками», и приходилось принимать героические меры, чтобы скрыть не в меру «злоупотребившего» товарища от глаз начальства. «Вообще воинская дисциплина в смысле исполнения прямого приказа и чинопочитания стояла на большой высоте, – вспоминал А. И. Деникин. – Но наши юнкерские традиции вносили в нее своеобразные «поправки». Так, обман вообще и в частности наносящий кому-либо вред, считался нечестным. Но обманывать учителя на репетиции или экзамене разрешалось. Самовольная отлучка или рукопашный бой с «вольными» с употреблением в дело штыков где-нибудь в подозрительных предместьях Киева, когда надо было выручать товарищей или «поддержать юнкерскую честь», вообще действия, где проявлены были удаль и отсутствие страха ответственности, встречали полное одобрение в юнкерской среде… Если три четверти юнкерской энергии и труда уходили на преодоление науки, то так же, как и в моем реальном училище, четверть шла на проказы. «Шпаргалки», в особенности для химических формул и для баллистики, писались на манжетах или на листках, выскакивавших из рукава на резинке… На репетиции по Закону Божьему выходили прямо с учебником… Для письменного экзамена по русскому языку производилась заранее разверстка билетов, каждый юнкер заготовлял одно сочинение, они раскладывались в порядке номеров по партам, и во время экзамена юнкер, взяв билет, садился на то место, где лежала его шпаргалка…» (56; 39, 41).

В военно-учебных заведениях царила наиболее строгая, военная дисциплина. Здесь виновника особо грубого проступка ожидало не просто отчисление, а отдача в солдаты. Но самым суровым наказанием здесь были не розги и карцер (это считалось пустяками), а мрачная церемония срывания на определенный срок погон перед строем под барабанный бой; учитель автора, профессор П. А. Зайончковский, бывший кадет одного из московских корпусов, не раз вспоминал уже на старости лет впечатления от этой церемонии. Генерал Спиридович писал: «Лишиться погон считалось позором. Высшим наказанием в корпусе считалось именно «лишение погон» – наказание, налагавшееся в исключительных случаях» (168, с. 19). Не многим мягче считалось и выведение «за фрунт», когда кадет на всех построениях и маршировках стоял отдельно, сзади строя. Так вырабатывалось понятие воинской чести.

Нравы в кадетских корпусах и военных училищах характеризуются и бытованием «цука», аналога нынешней «дедовщины». Особенно славились цуканьем младших воспитанников привилегированные Пажеский корпус и Николаевское кавалерийское училище. «Господа корнеты», как неизменно младшие должны были титуловать воспитанников старшего класса, заставляли «зверей» (то есть младших юнкеров) ходить строем на корточках, в том числе и по лестницам, ездили на них верхом, требовали выполнения нелепейших и грубых приказаний. Начальство смотрело на «цук» сквозь пальцы, руководствуясь принципом: «Не научившись повиноваться, не научишься командовать».

Юнкер Николаевского кавалерийского училища

Командовавший Пажеским корпусом генерал Н. А. Епанчин писал, что пажи были «почти все благовоспитанные молодые люди, отличавшиеся добрыми товарищескими, вернее дружескими, отношениями между собой… Но было и отрицательное явление – так называемое «цуканье», то есть ненормальное и незаконное отношение пажей старшего специального класса к пажам младшего специального класса. Этот дикий обычай не был, к счастью, специальностью или изобретением Пажеского корпуса; он был подражанием тому, что особенно процветало в Николаевском кавалерийском училище, где это было введено с давних пор.

Преподавая в этом училище с 1882 г., я в течение восемнадцати лет мог наблюдать там это прискорбное явление; в беседах о нем со своими учениками слышал от них в оправдание этого обычая, что так поступал и Лермонтов, воспитанник училища… Я обращал их внимание на то, что согласно Высочайше утвержденному дисциплинарному уставу юнкера старших званий, то есть вахмистры и эстандарт-юнкера, не имеют никаких дисциплинарных прав в отношении юнкеров рядового звания… Кроме того, этот дикий обычай нарушал коренным образом товарищеские отношения и, несомненно, способствовал огрубению нравов… Надо подчеркнуть, что в Пажеском корпусе цуканье было далеко не так ядовито, как в кавалерийском училище, где оно иногда имело характер глумления, издевательства и даже жестокости (64; 274–275).

Епанчин слегка смягчает ситуацию в Пажеском корпусе. Несколько иную картину описывал князь П. А. Кропоткин, поступивший в корпус в 1857 г.: «Внутренняя жизнь корпуса под управлением Жирардота была жалка. Во всех закрытых учебных заведениях новичков преследуют. Они проходят своего рода искус. «Старики» желают узнать, какая цена новичку. Не станет ли фискалом? Есть ли в нем выдержка?… Но под управлением Жирардота преследования принимали более острый характер, и производились они не товарищами-одноклассниками, а воспитанниками старшего класса, камер-пажами, то есть унтер-офицерами, которых Жирардот поставил в совершенно исключительное привилегированное положение. Система полковника заключалась в том, что он предоставлял старшим воспитанникам полную свободу, он притворялся, что не знает даже о тех ужасах, которые они проделывали; зато через посредство камер-пажей он поддерживал строгую дисциплину. Во времена Николая ответить на удар камер-пажа, если бы факт дошел до сведения начальства, значило бы угодить в кантонисты. Если же мальчик каким-нибудь образом не подчинялся капризу камер-пажа, то это вело к тому, что 20 воспитанников старшего класса, вооружившись тяжелыми дубовыми линейками, жестоко избивали, с молчаливого разрешения Жирардота, ослушника, проявившего дух непокорства.