Читать книгу "ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Фрэнсис Стонор Сондерс"

Преследуя абсолютистскую идею свободы, они, в конце концов, предложили другую идеологию - свободоизм, или нарциссизм свободы, - которая превознесла доктрину над терпимостью за еретические взгляды. «И конечно, Истинная Свобода - намного лучшее название, чем просто свобода, - говорит Энтони в «Слепом в Секторе Газа». - Истина - одно из магических слов. Объедините его с волшебством слова «свобода» и получите потрясающий эффект... Умные люди не говорят об истинной истине. Я думаю, что это звучит слишком странно. Истинная истина... истинная истина... Нет, это явно не звучит. И сильно напоминает beri-beri (авитаминоз) или Wagga-Wagga (австралийский город Уогга-Уогга. - Прим ред.)»[1097].

Эпилог

«Замороженность бывает и качеством

человеческого мозга».

Дэвид Брюс (David Bruce)

После рокового лета 1967 года Николай Набоков получил от Фонда Фарфилда щедрое вознаграждение в размере 34 500 долларов и переехал в Нью-Йорк, чтобы читать лекции «Искусство в социальной среде» в Городском университете, где он получил грант при содействии Артура Шлезингера. Набоков и Стивен Спендер обменивались сплетнями о своих бывших собратьях и шутили о написании «забавной, как у Гоголя, истории о человеке, который, независимо от того, что бы он ни делал, и кто бы ни был его работодатель, обнаруживал, что ему всегда платило ЦРУ»[1098]. В 1972 году между ними произошла небольшая размолвка. Исайя Берлин советовал Набокову позволить проблеме утихнуть. «Оставьте его», - сказал он. Берлин также предостерегал Набокова от публикации своих воспоминаний о Конгрессе. Дело в том, что Набоков в 1976 году то ли шутя, то ли всерьёз обещал написать книгу под названием «Лучшие времена ЦРУ» (Les Riches Heuresdu CIA). «Если вы серьёзно настроены сделать это, позвольте мне дать вам искренний совет - не делать этого, - предупреждал Берлин. - Память склонна нас подводить; предмет по меньшей мере серьёзный... Я сомневаюсь, что вы хотите весь остаток вашей жизни быть в центре бесконечного скандала... Таким образом, позвольте мне настоятельно посоветовать вам оставить это минное поле в покое»[1099].

Многие не хотели ворошить прошлое. Спендер, на дружбу которого с Набоковым не повлияла даже их ссора в 1972 году, записал в дневнике, что в марте 1976-го он посетил некую церемонию во французском консульстве в Нью-Йорке, на которой Набоков был награждён орденом Почётного Легиона. «Атмосфера комедийности - консул так построил свою речь, что, пройдясь по всей жизни [Набокова], провёл границу между «творчеством» и «карьерой». Консул перечислил все музыкальные фестивали, которые он организовал, но ловко избежал темы Конгресса за свободу культуры. Пустота французской риторики в таких случаях так прозрачна, что становится своего рода искренностью»[1100].

В последние годы Набоков продолжал преподавать и писать музыку. Его самый главный проект - музыка для «Дон Кихота» в постановке Джорджа Баланчина (исполнял Нью-Йоркский городской балет). В статье про «Дон Кихота» для журнала «Нью-Йоркер» Эндрю Портер написал: «Нет ничего, увы, что можно сделать с плохой партитурой Николая Набокова... Эта задыхающаяся, повторяющаяся, ничтожная в своих слабых попытках достичь бодрости музыка, то и дело пытающаяся поправить ситуацию, обращаясь к соло трубы или удару гонга»[1101]. Девиз Набокова, вспоминал один из его друзей, мог быть такой: «Я иду на компромиссы». Возможно, он унаследовал это от своего отца. Молодой офицер разведки на одном из вечеров в послевоенном Берлине встретил девяностолетнего отца Набокова. «Старик, как все Набоковы, был либералом в царской России. Я увидел, как он подошёл к каким-то высокопоставленным советским представителям и сказал: «Вы знаете, я всегда был на стороне народа!», а затем перешёл на другую сторону комнаты [к хозяину вечера] и с той же самой обворожительной улыбкой заявил: «Я очень хорошо знал вашего дедушку, его императорское высочество великого князя Александра Михайловича!». Я задался вопросом: как такой пожилой человек мог чувствовать потребность в таком лицемерии!»[1102].

Набоков умер в 1978 году. Его похороны, вспоминал Джон Хант, «были настоящим театром. Присутствовали все пять его жён. Патрисия Блейк была на костылях после травмы на лыжах. Она говорила: «Я чувствую, что всё ещё замужем за ним». Мари-Клэр заняла всю первую церковную скамью, как будто она всё ещё была замужем. Его последняя жена Доминик сказала, что чувствует себя полностью опустошённой. Ещё одна бывшая жена наклонилась над его гробом и попыталась поцеловать его в губы»[1103]. Это были театральные похороны театрального человека, любившего яркие жесты.

Джон Хант покинул Международную ассоциацию за свободу культуры, как и было запланировано, в конце 1968 года. На секретной церемонии (её не поленились организовать на плывущей по Сене яхте) он был награждён медалью ЦРУ за заслуги. Позже он занял должность исполнительного вице-президента Института Солка в Калифорнии. Его позицию по Вьетнаму можно было выразить как «иди-ты-к-чёрту-Хо-Ши-Мин», и он с горечью смотрел, как Америка, которую он так хорошо знал, начала сходить с ума. Он пожаловался Джоссельсону, что чувствует себя иностранцем в собственной стране[1104]. Наигравшись с идеей поработать с Роби Маколеем в «Плэйбое», Хант стал исполнительным вице-президентом Университета Пенсильвании. В 1976 году он написал пьесу об Алгере Хиссе, которая была поставлена в Кеннеди-центре. Позже он уехал на юг Франции.

Ирвинг Кристол с Даниэлом Беллом основал журнал «Паблик интерест», а в 1969 году стал профессором в Нью-Йоркском университете. К тому времени он уже начал называть себя неоконсерватором, что определял как «либерал, который столкнулся с действительностью». Он присоединился к Американскому институту предпринимательства (American Enterprise Institute; правоконсервативный исследовательский центр в Вашингтоне. - Прим. ред.) и журналу «Уолл-стрит», читал лекции корпоративным группам, за которые получал огромные гонорары, и был известен как «святой покровитель новых правых». Его работы всё больше показывали, как этот молодой радикал с возрастом превращался в угрюмого, конфликтующего с окружающим миром реакционера - этим миром с сексуальной свободой, мультикультурализмом, матерями на госдотациях и бунтующими студентами. Он стал, как Ласки и многие другие, по определению Артура Кёстлера, «человеком XX века... политическим невротиком, несущим собственный железный занавес в своём черепе»[1105]. В 1981 году он написал открытое письмо Пентагону, в котором выразил сожаление, что американские солдаты не смогли правильно выполнить команду «смирно» во время исполнения государственного гимна. Он призвал к возобновлению «правильных военных парадов», потому что «ничего так не прививает населению уважение к вооружённым силам, как парад»[1106]. Оглядываясь назад, на вмешательство ЦРУ в культурную политику, он отметил: «Кроме того факта, что ЦРУ как секретная служба, кажется, укомплектована до экстраординарной степени неисправимыми трепачами, у меня нет причины презирать Управление больше, чем, скажем, почтовую службу»[1107]. Об «Инкаунтере» он сделал следующее заключение: «Я думаю, это довольно интересно, что единственный британский журнал, который стоило читать в то время, финансировался ЦРУ, и британцы должны быть чертовски благодарны за это»[1108].