Читать книгу "Мать Сумерек - Анастасия Машевская"

Бансабира оставалась подвижной и бодрой таншей: много работала, мало отдыхала. Но теперь тану Яввуз больше пеклась о делах, реже шутила, как было в её восемнадцать, когда она едва-едва заняла танское кресло. Казалось, весна, которую Бансабира обрела в душе, обглоданной свирепыми ветрами невзгод, увяла, как ирис. Сагромах наблюдал за женой день за днем, и заметно менялся в лице: было такое чувство, будто из неё вынули позвоночник. Бансабира стала меньше разговаривать, чаще внутренне подбиралась, будто ожидая нападения. Еще бы, с пониманием относился Са, с утратой скорости реакции и удара, Бану лишалась расслабленной всевластной грации. Как бы она ни хотела, тело начало проживать свой собственный путь.

Все время Сагромах убеждал Бансабиру, что это закончится, пройдет, что однажды силы вернутся и скорость снова повлечет тело, будто перо, подхваченное ветром. Но в душе он отлично знал, что люди не молодеют, а серьезные травмы не зарастают никогда. И вскоре, обнимая Бансабиру за плечо — то у камина, то в постели — Сагромах прекратил говорить подобные слова утешений: врать Бансабире — больно.

Незадолго до начала осени её двадцати семи лет, Бансабира, смирившись с неизбежным, зашла в кузню. Завидев госпожу, кузнецы попытались свернуть работу, но Бансабира в предупрежающе извиняющемся жесте подняла ладони: нет-нет, не стоит прерываться. Работа любит системность и каждодневную практику. Любая работа.

— Я пока осмотрюсь, — обронила танша мастерам таким тоном, будто не рассматривала производимое оружие и доспехи с определенной регулярностью.

Она прошла немного вглубь, оглядываясь: вот новехонькие наконечники для копий, вот — особенные копья из цельного куска метала. Такие по руке разве что Раду, Мантру, Амраксу и им подобным гигантам. Вот стоят — двуручники, громоздкие, явно для тяжелой пехоты, чтобы сдерживать ударные волны врага. О, а вот и доспехи — бригантины, кирасы, латы, поножи и наколенники, наручи и наплечники, шлемы и широкие металлические пояса — неотъемлемая часть для удержания неприятельского натиска. Воистину, её так долго именовали дочерью Шиады, Кровавой Матери Сумерек, за привычку сражаться в чем-то, крайне отдаленно напоминающем доспех. Бану Изящная билась «наголо», и потому, выживая и разя врагов раз за разом, считалась избранницей Богов. Избранницей одной-единственной Богини Убийц.

Теперь пришел час стать обычной воительницей. И воительницы всегда — всегда! — уступают воинам.

Бансабира взяла в руку один из женских нагрудников. Повертела в руке, разглядывая с сомнением.

— Штука мало практичная, — заявила она старшему кузнецу и, подняв доспех на уровень глаз, развернула передом к мастеру. Указала кивком головы на ложбинку между выкованными надгрудиями:

— Это для кого-то из бойцов?

— О, — кузнец, дав знак подмастерью продолжать, отвлекся, отер руки, распрямился. — Это по заказу госпожи Ниильтах делаем.

Бансабира посмотрела на кирасу еще раз — внимательно, придирчиво. Потом прицокнула и заключила:

— Абсолютная бессмыслица. Один точный удар в ложбинку — и делов-то. Смерть гарантирована.

— Мы пробовали объяснить это госпоже, но…

Бансабира не дослушала, легко перебросив доспех его автору:

— Сделай что-нибудь более цельное и закрытое на мой размер. И чтобы никаких эти кованных титек.

Кузнец с трудом сдержал улыбку, зато за его стеной подмастерья дружно прыснули то в сжатые губы, то в кулаки, то просто. А потом кузнец вдруг посерьезнел: он знал Мать Севера с её первого прозвища среди пурпурных.

— Я правильно вас услышал, тану?

Бансабира величаво выгнула бровь, смотря немного свысока и при этом усмехаясь:

— Я не молодею, — развела танша руками с видом, будто то, что она сказала, так очевидно, в самом же деле.

Но кузнец не торопился. Он переводил глаза с доспеха в руках на таншу и обратно.

— За двенадцать лет я не сделал для вас ни одного нагрудника.

— Ну, зато теперь у тебя есть все шансы узнать, какова в обхвате моя грудь, — посмеялась Бану, однако кузнец видел в зеленых глазах скорее решимость, чем веселье.

Он постарался не выдавать, что отлично понимает состояние танши, и поддержал шутливый тон:

— Посмотрю, что осталось из руды. Подберу, конечно, получше, но обещать не стану, — оскалился кузнец.

Бансабира качнула головой — бывай! — и ушла к себе. Кузнец до конца дня ходил сам не свой, свалил на помощников работу и был угрюм.

Бансабира в тот день не разговаривала даже с Сагромахом, до ночи просидев на одной из лоджий. Чем дольше отрицаешь очевидное, тем больше страдаешь от последствий, которые отказывался видеть.

Вскоре доспех из самой высококачественной мирассийской стали был исполнен и уплотнен. При этом за счет того, что передник — выровненный, как мужской, лишь с небольшой покатостью на уровне верхних и средних ребер — был выделан из редкого мирассийского металла особенной прочности, кираса оказывалась на удивление легкой.

Маатхас, наблюдая, как жена в спальне в доспехе рассматривает себя в серебряном зеркале, приобнял Бансабиру со спины, прижимаясь и согреваясь о тепло драгоценной женщины. Плотнее сжал кольцо рук, чмокнул Бану в волосы, неотрывно глядя в отражающую поверхность.

— Ты приноровишься, — заметил Маатхас.

Бансабира усмехнулась: едва ли.

— Это на особый лад подчеркивает титул защитницы и Матери Севера, — с тихой торжественностью шепнул мужчина.

Однако Бансабира вопреки его настрою устало отвела глаза:

— Нет, это означает, что теперь я ничего не стою.

Сагромах сжал до ломоты в костях, встряхнул:

— Не смей даже думать! — он рассердился.

Бану сморгнула непролитые слезы.

— Хорошо, тогда это, — кивнула в сторону зеркала, — означает, что отныне мое место не в авангарде, а во главе орды. И теперь мой щит — не изворотливость, а сила моего мужчины.

— Ну, тогда, — Сагромах немного ослабил хватку, положил подбородок женщине на плечо, чуть для этого приседая, — я рад, что все к этому пришло. А то тебя просишь, просишь, а ты все время сама при ножах, и близко не даешь позаботиться.

Бансабира хмыкнула: лучше быть при ножах, чем при проблемах или скверном настроении. Пожала плечиками и, скинув нагрудник, толкнула мужа к кровати.

* * *

На то, чтобы утвердить свою власть в Орсе, устранив большинство недоброжелателей и несогласных, у Таммуза ушло несколько лет. У Тая остались дети, да и другие племянники покойного Алая с той или иной степенью успеха и поддержки начали притязать на орсовский трон. Одни — по собственным амбициям, другие — по наущению близких или придворных. Одни действовали открыто, другие — скрывались, били из тени.

Таммуз утратил сон, исхудал, ожесточился. Враги виделись ему всюду, и только Гор кое-как спасал положение. Но даже он не мог уберечь от душевного расстройства человека, который трясущимися руками хватался за голову всякий раз, получая новости и из Орса, и из Адани. В Орсе все было очевидно: неприятели настигали регулярно, могли скрываться за каждым углом. И хотя Гор убеждал, что вычистил дворец Далхоров до основания, Таммуз не унимался, утверждая, что шпионом в любой момент может сделаться всякий. Опыт жизни при дворе Салинов в Шамши-Аддаде его научил.