Читать книгу "Россия, которой не было - 2. Русская Атлантида - Андрей Буровский"

Позиция поляков, справедливости ради, как-то понятнее и симпатичнее: разделенный между тремя державами, лишенный права на дальнейшую историю народ весь XIX век, до провозглашения независимости в 1917, отчаянно борется за свое право на собственное государство и на историческое бытие. И он не может позволить себе широты взглядов или великодушия. Ему не нужна память о русской шляхте или о русинах, отстоявших общее государство и общую историю славян на поле Грюнвальда.

Этому народу нужна память, пусть даже и наведенная, ложная память, но о своих великих предках. СВОИХ! То есть о чистокровнейших поляках по обеим линиям и чтоб без единого изъяна.

На создании образов истории и становится великим писателем Генрик Сенкевич. Мне, честно говоря, просто страшно думать: а что, не набреди он на историческую тематику?!

Ведь до своих знаменитых романов был Сенкевич очень заурядным «деревенщиком». Ну очень, очень заурядным.

А на исторических романах стал по-настоящему велик.

Сенкевич смог сказать польскому обществу то, что оно хотело услышать о себе и своих предках, нет слов. В этом отношении он очень напоминает Гоголя. Даже не так важно, что сказал, гораздо важнее, как поняли. Но тем интереснее понять его интерпретацию событий.

Очень характерно его видение отношений Польши и Великого княжества Литовского в «Крестоносцах». Роман поздний, написан в 1897—1900 гг. В числе «польских хоругвей» называет «львовскую» и «галицкую». С точки зрения Сенкевича, там живут поляки. А как думают сами галичане, для него не так уж важно, в точности, как и для русской интеллигенции. Бедная Галиция! Всякий объявляет ее тем, чем хочет видеть.

Вроде бы Сенкевич нимало не отрицает многонациональный характер битвы под Грюнвальдом: «Витовт… был военачальником литвинов, жмудинов, русинов, бессарабов, валахов и татар». Но вот вам фраза: «Двадцать два народа участвовали в этой битве ордена против поляков». Так против кого?! Против двадцати двух народов, включая валахов и татар, или против поляков?! В обозе орденцев нашли много «повозок, груженных цепями для поляков». Опять — исключительно «для поляков». Вероятно, заковывать и порабощать жмудинов, русинов, валахов, бессарабов и других «диких воинов Витовта» в планы орденских немцев не входило.

«Ser gut!» — сказал бы магистр ордена, похлопывая их по плечу и отпуская на свободу.

Впрочем, со всеми, кроме поляков, как будто и воевать не стоило. На слова тех, кто предупреждает о силе союзного войска, магистр Ульрих якобы заявлял: «Только с поляками придется повозиться, а все прочие, будь их хоть тьма тем — просто сброд, который не оружием ловко орудует, а ложкой».

Это — после Юрьева, Вильно, Шауляя, Ледового побоища, Велюоны? С трудом верится… И уж, простите, но во всех этих сражениях поляков-то как раз и не было.

Литвины предстают у Сенкевича дикарями в звериных шкурах. Чего стоит сцена гибели магистра Ульриха, когда он падает, пораженный рогатиной в шею, и «целая орда воинов в звериных шкурах ринулась на него».

По поводу разгрома крыла Витовта: «Да и как могло быть иначе, если с одной стороны сражались рыцари, закованные в броню, на защищенных бронею конях, а на другой — крепкий и рослый народ, но на маленьких лошадках и покрытый одними звериными шкурами».

Книга Сенкевича великолепна с художественной стороны и очень точна исторически. Это прекрасный роман, и колорит времени выдержан в нем так замечательно, что остается только удивляться мастерству рассказчика и радоваться его таланту. И тем заметнее гниловатая националистическая жилка, очень мешающая восприятию. Роман написан так, словно только поляки остановили орден, а остальные народы, которым он угрожает, — только некий фон для событий или пассивные жертвы завоевания. Конечно же, никакой такой Западной Руси в романе вообще нет. И уж, конечно, никак не показано русское происхождение расхваленного на сто рядов Владислава Ягелло. Ягеллонов поляки чтут не меньше, чем Пястов, и, конечно же, вспоминать о полурусском происхождении династии непопулярно. Интересно, а современные поляки поумнели хоть немного? Вроде, воевать уже ни с кем не надо…

Произведение, которое могло стать памятником истории и Польши, и Руси, написано исключительно о поляках.

Но знаменитым сделала Сенкевича трилогия про польский XVII век. «Огнем и мечом» — польско-казацкая война (1883—1884). «Потоп» — польско-шведская война (1884—1886). «Пан Володыевский» — польско-турецкая (1887—1888). Меньше чем за шесть лет — три монументальных полотна. Огромная работа «на рывок».

В Польше эти книги мгновенно стали знамениты и так известны до сих пор, что их называют попросту «трилогия» — и все понимают, что бы это значило.

Трилогия написана польским националистом, написана с откровенно националистических и с имперских позиций.

Ее герои — польские рыцари, противопоставленные казакам. Уже в момент выхода романа ни для кого не была секретом его исключительная политическая актуальность.

Для поляков романы стали своего рода литературным символом самостийности и права на национальное бытие.

Действительно — но мыслимо ли разделить на три чужие империи страну, имеющую ТАКУЮ историю, и народ, имеющий ТАКИХ предков?! Одно категорически исключает другое: или то, о чем пишет Сенкевич, или пресловутые разделы. Или героизм защитников Ченстохова, или запрещение издавать газеты, вести преподавание в школах и печатать книги на польском языке.

И вызов не остался незамеченным! Романы Г. Сенкевича были запрещены на территории Австро-Венгрии. — то есть поляки, подданные австрийского императора, не имели права эту книгу читать ни на каком языке. Читали, разумеется, читали. Но — тайком, как бы творя государственное преступление. Как в СССР еще недавно читали Солженицына и журнал «Посев».

Так, пятнадцатью годами позже в Пруссии роман Г. Сенкевича «Крестоносцы» вызвал такое возбуждение общества, что полиция принимала меры: разъясняла жителям, что нельзя бросить в тюрьму Сенкевича только за книжку. Это — в традиционно законопослушной, не склонной к эксцессам Германии!

У образованной части русского общества трилогия вызывала чувства почти агрессивные. Подростки и молодежь зачитывались Сенкевичем, и, конечно же, не в силу его национализма, а высоко оценив авантюрные сюжеты и динамизм повествования. Да и написано ведь очень хорошо!

Но вместе с тем считалось, что Сенкевич «все наврал» и что все его оценки неверны. Не были подданные польского короля так отважны, так рыцарственны, так достойны. Не производили они такого сильного впечатления! Не были они такими… такими привлекательными для молодежи! Русское общество отнеслось к романам не только как к литературному произведению, но и как к акту пропаганды.

Уже в советской тюрьме такой интеллигентный писатель, как Олег Волков, только из вежливости не говорит поляку, католическому священнику отцу Феликсу, «что он думает о романах Сенкевича». А думает он о них, конечно же, плохо.

Парадоксально, но факт — русские фактически отказываются и от своей истории, и от части собственных предков!