Читать книгу "Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин"

– Там находится политический заключенный. Это – преступление, – спокойно ответил отец Георгий.

– Ну, хватит! – отрезал архиерей. – Значит, так! С завтрашнего дня ты в запрете. Уяснил?

– Да, – ответил Тарутин. В таком, как будто спокойном, ответе присутствовал намек на явное недовольство: вместо обычного в церковной практике «благословите» – благословите исполнять – отец Георгий ответил просто «да». То есть уяснить-то уяснил, но правильным это не считал. И Евсевий, конечно, это заметил.

– Завтра же приезжай сюда. Во-первых, получишь указ о запрещении в священнослужении. Во-вторых, объяснишься лично, что там у тебя. А там будем решать, что с тобой делать.

– Владыка, я завтра не смогу…

– То есть как не сможешь?

– Мне жену нужно встретить, с внучкой надо побыть… Не раньше чем через три дня смогу приехать.

– Ты еще пререкаешься! – возмутился Евсевий. – Тебе сказано: завтра же прибыть сюда, в Мангазейск. Не приедешь – пеняй на себя! Понял?

– Понял…

И Преосвященный бросил трубку. Завтра с утра во всех СМИ поднимется не то что волна, а настоящее цунами. Уж мимо такого ядреного сюжета, как священник-диссидент, выступивший в поддержку Раскина, они, конечно, не пройдут!

– Вот искушение!.. – тихо прошептал Евсевий. Такое событие не могло не принести множества проблем. Но именно сейчас демарш Тарутина мог стать фатальным. До окончания строительства собора – точнее, до намеченной даты окончания строительных работ – оставались считанные месяцы. Уложиться в оставшийся срок можно только чудом. Не хватало времени, не хватало денег. Но сейчас, наконец-то, к строительству активно подключились местные власти. Губернатор стал наведываться на стройплощадку, областная администрация начала проводить «работу с бизнесом» и устраивать как бы добровольные благотворительные марафоны среди бюджетников. После истории с отцом Кассианом наладились взаимоотношения с УФСБ и пограничниками, этот денежный ручеек даже слегка увеличился. Да и вообще спонсоров стало больше: все видели, что «в центре» власти и РПЦ МП налаживают все более тесные отношения. Денежная публика, уловив перемену ветра, спешно меняла курс. И хотя в Мангазейске этот процесс явно запаздывал, сейчас, наконец, и власти, и бизнес как будто раскочегарились.

И тут такое!..

Выступить в поддержку одного из главных врагов действующей власти! И как раз в тот момент, когда над ним готовится расправа, когда его шельмуют все правительственные СМИ! Выступить в поддержку того, кого большинство народа если не ненавидит, то точно не любит! Да еще и сделать это едва ли не от лица всей Церкви!

За это могли взгреть не то что епархиального архиерея – за такое могли спросить в Москве и с самого Патриарха! Что, понятное дело, вдребезги разбило бы архиерейскую карьеру Евсевия. А уж про соборное строительство и говорить нечего! Как только власти решат, что Мангазейская епархия, хотя бы даже и неявно, поддерживает Раскина, все денежные поступления прекратятся. Останутся лишь самые верные духовные чада, да и те могут отказаться, страха ради административного… Собор моментально превратится в долгострой, а Евсевия сместят с кафедры и выкинут на покой в какой-нибудь монастырь.

Перед глазами Преосвященного снова возникла соборная стройка. Когда-то, когда он только прибыл на мангазейскую кафедру, это был всего только замысел – эмбрион, родившийся в его уме. Он постепенно вызревал, принимая формы первых проектных чертежей, эскизов, презентационных файлов. Потом пришлось выдержать первую настоящую битву за это дитя: доказать, что Мангазейску нужен свой, непременно большой («второй по величине после храма Христа Спасителя в Москве!») кафедральный собор. Затем – выбить под него место. И вот наконец настал тот день, когда был заложен первый камень в основание нового соборного храма. Дитя пришло в этот мир.

А дальше, чтобы оно росло – и росло быстро, потребовалось окружить его поистине материнской заботой – и материнской же ревностью. Все, что только было, каждую копейку, каждую крупицу влияния, каждую минуту времени – все это отдавалось только ему. Все остальные должны были подождать, ибо по-другому нельзя. По крайней мере, Евсевий не представлял, как это могло быть иначе.

И вот, наконец, его дитя и его творение приблизилось к той черте, когда для него начнется собственная, самостоятельная жизнь. Красные кирпичные стены, с таким трудом приподнявшиеся некогда над кромкой котлована, теперь устремились ввысь. Монтировались первые купола, был уже поднят на колокольню огромный благовест. Остался последний, решительный рывок – и новый кафедральный собор во имя Казанской иконы Божией Матери будет впечатан в реальность во всем своем совершенстве и великолепии!

И в этот момент, на самом взлете, Тарутин пытается его срезать. Пусть даже и по глупости, пусть и искренне заблуждаясь – но пытается…

Евсевий был убежден: самую попытку нанести этот удар нужно не просто пресечь – ее нужно растоптать, испепелить, изничтожить! Завтра Тарутин будет у него в кабинете и завтра же, уже запрещенный в священнослужении, покается в своем поступке. Скажет, что его обманули, что он просит прощения и так далее. Иначе… Иначе придется растоптать его самого.

* * *

Утро следующего дня, как и предполагал Евсевий, началось со множества звонков. Причем не только ему: журналисты РИА Новости где-то добыли номер отца Игнатия и позвонили отцу игумену в половине седьмого утра:

– Как вы можете прокомментировать поступок священника Георгия Тарутина?

– Какой поступок?.. – недоуменно спросил отец Игнатий, еще лежавший в кровати.

– Отказ освятить колонию, в которой находится Раскин, так как Тарутин считает его политзаключенным.

– Послушайте, я от вас об этом впервые слышу… Никак не отношусь…

Большинство, впрочем, дозванивалось куда надо – до епархиального архиерея. Им Евсевий отвечал одинаково:

– Свои действия иерей Георгий Тарутин со мной никак не согласовывал. Это грубое нарушение канонических правил, устава Русской Православной Церкви, запрета на вмешательство в политическую деятельность. Сразу же, как только меня уведомили о случившемся, мной было принято решение отстранить Георгия Тарутина от священнического служения…

Но журналисты были не самыми неприятными собеседниками. Ведь утро в Мангазейске – это еще ночь в европейской части России. А вот ближе к трем часам дня начнет просыпаться Москва. А вместе с Москвой проснется и Патриарх, и патриархийный управделами – к этому моменту ситуация должна быть как-то разрешена…

По этой причине до полудня Евсевий самостоятельно обзвонил всех «кого следует» – начальника областного УИНа, главу УФСБ, губернатора – и перед всеми извинился, всех заверил в том, что Тарутин занимался партизанщиной и будет за это сурово наказан, что сам он, лично, полностью поддерживает президента, а к Раскину ни малейших симпатий не испытывает. Оставалось последнее: принять отца Георгия и заставить его публично и эффектно покаяться. В начале первого Евсевий набрал по мобильному своего диссидентствующего попа: