Читать книгу "Мы дрались на бомбардировщиках. Три бестселлера одним томом - Артем Драбкин"

– Известно, что англичане, когда бомбили, то города в целом бомбили, все что попало. У нас дальняя авиация ночью бомбила какие-то конкретные цели? Или тоже города бомбили целиком?

– В Берлин без разбора прямо бросали, и в Будапешт. А вот когда бомбили Брянск, Орел – то не город, а только по железнодорожному узлу.

– Бывали ли у вас какие-то особые задания: разбомбить какую-то конкретную малую цель?

– Были. У Кременчуга, мост через Днепр. Наши подходили к Днепру, и немцы начинали тикать. Мост разбит был нами. Дали высоту небольшую и разбили этот мост. Как сейчас помню, сделали снимок этого моста. А больше малой цели и не помню…

– По плавсредствам противника работали? По кораблям?

– Я лично по кораблям не работал. Вот когда наши к Севастополю подходили, а противник на кораблях уходил, тогда нам дали задание бомбить и город Севастополь, и корабли. И вот тут я не только отбомбился по кораблю, но еще со злостью вернулся и обстрелял из пулеметов. Вот не знаю почему, но вернулся и обстрелял крепко…

– Что вас так разозлило, что вы возвращаться решили?

– У меня к немцам злость накопилась. А ведь я в республике немцев Поволжья, в Энгельсе был. Мы с немцами мирно жили, никогда ни одной драки не было между ребятами. Представляете – никогда и ни одной. Начальство всегда на празднике вместе с немецким начальством на трибуне стояло. И немцы хорошо к нам относились. Даже такое бывало: из ребят кто-нибудь напьется, курсант или офицер, так они подберут, приведут до гарнизона…

В газетах писали, немцы много евреев убили. Многих расстреляли. И не только евреев. С Людмилой Сергеевной, женой, я тогда еще был не знаком. Их семья, на счастье, эвакуировалась. Если бы не эвакуировались, их немец точно расстрелял бы всех. У нее отец – член партии с 1919 года.

– В вашем полку были случаи, чтобы сбитые экипажи возвращались из-за линии фронта?

– Да, вы знаете, был такой случай. Правда, это было уже в конце войны. Над Будапештом сбили экипаж Бочина. (По данным ЦАМО: Бочин Алексей Алексеевич, самолет сбит 20.01.1945, вернулся в часть 18.5.45. Остальные члены экипажа: второй пилот Королев Н.Ф., штурман Бандэр Г.И., стрелки Шацкий М.Ф., Пульков В.А. числятся невернувшимися.) Бочин выпрыгнул с парашютом, попал в плен, его допрашивали. Бочин мне потом рассказал:

– А тебя немцы хотели расстрелять.

– Меня?! За что? Что я им такого особого сделал?

Оказывается, он им рассказал, как я расстреливал немецкие эшелоны из пушки, а они заявили:

– Попадется к нам – расстреляем.

Вот так вот. А его, Бочина, не расстреляли.

– Правда ли, что Голованов выпросил у Сталина разрешение не «фильтровать», то есть не направлять на проверку, экипажи, вернувшиеся из-за линии фронта после сбития самолета, а сразу направлять в свои полки?

– Не фильтровать? Я об этом никогда не слыхал. В первый раз слышу. Но зная Голованова, это вполне можно допустить. Голованов – очень добрый мужик. Помню, я с ним за руку здоровался.

– А какого цвета у вас были самолеты?

– Коричневатые… А снизу голубые или серые. Не соврать бы, стал забывать…

– Номера у вас где на самолетах рисовались?

– И на фюзеляже, и на киле. Вот у меня в первой эскадрилье были номера с первого по двенадцатый. Личного самолета у меня как бы и не было. Я на всех летал, даже не знаю, на каком чаще. Я же учил всех летчиков сам. И всех на их самолетах учил. Сделал с ним один, два, ну три боевых вылета. Этот самолет оставляю ему, а себе беру новый…

– А какие-либо рисунки, надписи были на самолетах? «За Родину!», «За Сталина»?

– Тут что угодно. Не запрещалось, рисовали все, что хотели. «Севастопольские» на всех написали.

– Скажите, а как учитывались результаты ударов?

– Выделялся экипаж, который фотографировал результаты бомбометания полка. Снимок привозил, его дешифровали, смотрели, сколько бомб разорвалось на цели.

– А осветитель обязательно шел?

– Почти всегда. Я часто осветителем ходил. Потому что больше всего мне доверяли. Но это самая тяжелая работа… Первый идешь, надо найти цель. Нашел, САБы сбросил, прожектора ищут тебя.

– Скажите, какая работа была сложнее, фотографа или осветителя?

– Обе сложные. Фотографу надо обязательно сфотографировать, а осветителю надо обязательно точно осветить.

– Если случилась неприятность и, допустим, фотографа сбили, вылет этот остальным экипажам засчитывался?

– Ну, если это очень важно, посылают второго фотографа. Были под конец войны и такие случаи: отбомбились, а никакого снимка нет…

– У вас бывали летчики, которые не хотели летать?

– У меня был такой Иван Блакитный. Я его перевел в другой полк. Я от него еле избавился, мать его так… Трус! Но кроме Блакитного, я больше из полка никого не знал.

– Как летчик мог мотивировать отказ от полетов?

– А он и не отказывался, он летал. Вот дали нам бомбить какой-нибудь город. Ну, к примеру, Смоленск. Он и не отказывается, он летит. Но, не долетая до Смоленска, сбросил бомбы и обратно.

– Как факт вскрыли?

– Бомбы-то не летчик бросает, а штурман. Тех, кто трусит, всегда видно.

– У вас замполит был в полку?

– Да. Летающий. Как правило, они летали. Он такой же штурман или летчик, но его поставили замполитом.

– А пренебрежительного отношения к политработникам не было?

– К тем, кто летал, не было.

– Как вы узнали о том, что война закончилась?

– Мы были в Лице, в Польше. Поляки раньше нас узнали. Лежу, сплю. Проснулся оттого, что мои летчики стреляют.

– Что стреляете?

– Война кончилась!

Я говорю:

– Ну что стрелять? И чего пустую бочку катаете?

– Война кончилась!

– Гуляли сильно?

– Вы имеете в виду водку пить? Я жив до сих пор, и мне девяностый год, потому что я почти не пил и почти не курил. В войну давали «Беломор» бесплатно. Ну, куда его девать – я курил. Перестали давать «Беломор» – перестал курить. В войну после боевого вылета нам давали по сто граммов…

– А сколько примерно вылетов вы делали за ночь?

– Редко два, обычно один.

– А сто граммов давали за вылет? Или каждый день?

– Однажды после первого вылета нам выдали сто грамм, и мы полетели на второй вылет. Вы знаете, набираешь высоту – и глаза слипаются. Берешь кислородную маску, дышишь. Я прилетаю и говорю командиру полка: