Читать книгу "Упрямый Галилей - Игорь Дмитриев"

Процесс над Галилеем проходил в Риме с апреля по май 1633 года. Внушения, сделанные ему должностными лицами трибунала до и в ходе допросов, в нарушение обычной процедуры, привели к тому, что он вынужден был признать текст предписания. Но он продолжал настаивать, что это предписание было дано ему кардиналом Беллармино и только им. Более того, Галилей пытался доказать, ссылаясь на письмо Беллармино к нему от 26 мая 1616 года, что доктринальный смысл предписания и декрета Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года – один и тот же. Следовательно – и это ядро защитительной стратегии Галилея, – управляющий Апостольским дворцом также несет ответственность за ошибки в «Dialogo», поскольку он обязан был знать соответствующие предписания инквизиции[1209].

Версия о подлоге уже не раз обсуждалась историками науки[1210], однако она представляется малоубедительной. «Dialogo» в любом случае был бы запрещен, а его автор осужден, даже если бы никакого увещания 1616 года вообще не было. Урбан VIII, заметим, сначала создал специальную комиссию для рассмотрения книги Галилея, а затем уже отдал распоряжение о просмотре архивов инквизиции и Индекса. И если бы там ничего не нашли, понтифик всегда мог так истолковать тридентские решения (что он, строго говоря, и сделал), что избежать трибунала Галилей бы не смог.

Следует подчеркнуть, что расследование, проведенное инквизицией в 1632 – 1633 годах, как справедливо заметил Ф. Беретта, было «очень поверхностным (très sommaire)»[1211]и многие важные вопросы остались без ответа. В частности, трибунал не стал выяснять роль в истории с получением Imprimatur отца Риккарди и других цензоров, на которых Галилей часто ссылался в свою защиту. Действительно, допустим, Галилей в своей книге умышленно или неумышленно занял прокоперниканскую позицию, а кроме того, ничего никому не сказал об увещании (или предписании, что в данном случае неважно) 1616 года. Но куда смотрели четыре цензора?! Или им для того, чтобы увидеть защиту Галилеем «формально еретических» воззрений, нужна была подсказка в виде протокола увещания Галилея от 26 февраля 1616 года? Или эксперты инквизиции, они же – члены специальной папской комиссии 1632 года, занимали по отношению к коперниканству одну позицию, а цензоры, читавшие книгу Галилея, другую? Кстати, Галилей на первом допросе намекнул Макулано на это обстоятельство, сославшись на то, что «Dialogo» был внимательно прочитан цензорами инквизиции и был ими одобрен. Была также обойдена вниманием трибунала и ситуация с предписанием комиссара Сегицци, и несоответствие действий последнего прямым указаниям папы Павла V.

Наконец, что важнее всего, трибунал оставил в стороне важнейший вопрос – о теологическом статусе коперниканского учения. Если бы этот статус был ясно определен, то цензоры, даже не имея никакой информации о событиях 1616 года, могли бы принять в отношении «Dialogo» правильное (с позиций католической церкви) решение на стадии рассмотрения рукописи, не доводя дела до ситуации, когда Священной канцелярии пришлось ходатайствовать о запрещении книги с двумя цензурными разрешениями, что, не роняя достоинства Святого престола (подчеркну – Святого престола, а не отца Риккарди), можно было сделать только одним способом – обвинить во всем Галилея.

Фактически Макулано, следуя распоряжениям Франческо Барберини, согласованным с Урбаном VIII, пошел по самому простому пути. Есть декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, в котором имеется ясная формулировка: «ложное и целиком противное Священному Писанию пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учит Николай Коперник в [книге] “De revolutionibus orbium coelestium”». Есть установленный факт увещания Галилея кардиналом Беллармино 26 февраля 1616 года, где ученому было ясно сказано «не придерживаться и не защищать» теорию Коперника. А было ли более строгое предписание комиссара Сегицци или не было, а если и было, то нарушил ли комиссар при этом инструкции папы или не нарушил, все это, по мнению Макулано, к делу не относится, если, конечно, не ставить себе целью специально искать обстоятельства, отягчающие вину Галилея. Если же эти обстоятельства искать, то и тогда у судей, в силу сказанного выше, не было никаких оснований не доверять документу, где упоминается о строгом предписании комиссара Сегицци, что бы там ни говорил Галилей и какие бы письма ни показывал. И действительно, в заключительном сводном документе (summarium), который был представлен Конгрегации Священной канцелярии 16 июня 1633 года, многие формулировки согласуются с формулой предписания Сегицци, а не увещания Беллармино, тогда как в тексте приговора, составленном при участии Макулано, формулировки значительно смягчены. Логика комиссара понятна: зачем вносить в итоговый документ спорные утверждения, обсуждение которых уводит от главного – установленного консультантами Священной канцелярии факта защиты Галилеем осужденного церковью учения. Впрочем, как будет показано далее, у Макулано были и другие мотивы для смягчения текста приговора.

Гораздо серьезней обстояли дела с доктринальной стороной процесса[1212], поскольку здесь как раз и возникали вопросы о том, было ли учение Коперника формально осуждено церковью и являлось ли оно еретическим. Ведь сам Урбан VIII в 1624 году утверждал, что Святая Церковь не осуждала это учение как еретическое и не намерена делать это впредь, она только указала «на известную опасность этой теории. Однако не следует бояться того, что когда-либо будет доказана ее истинность»[1213]. Иными словами, гелиоцентризм был осужден как необоснованное, непродуманное («temerario») учение, противоречащее экзегетическому консенсусу, но не как еретическое. И некоторые, как, например, лувенский математик, философ и теолог Либер Фруамон, комментируя в 1631 году декрет Конгрегации Индекса от 5 марта 1616 года, колебались с оценкой гелиоцентризма, поскольку по этому поводу не было ни понтификального решения, ни соборного постановления.