Читать книгу "Бес в серебряной ловушке - Нина Ягольницер"

шагал по переулку. Ярость перекипала через край, иглами впивалась в мозг, заставляя монаха до онемения стискивать кулаки. Бесценное время уходило, чертов шотландский паскудник задержал его на те самые важнейшие полчаса, когда Гамальяно должен был явиться в госпиталь. А сейчас стрелка башенных часов, видневшихся из-за изломов крыш, неумолимо ползла к девяти, еще четверть часа, и Гамальяно может опередить его, ускользнув. Тогда придется целую неделю ждать, покуда тот снова придет к послушнице. А за это время глупая курица, написавшая пылкий и патетический донос, может испортить дело какой-нибудь бессмысленной выходкой.

А ведь начиналось все просто феерически удачно. Донос, затесавшийся в стопу такого же рода пасквилей, исправно лег на стол отца Руджеро, где его и нашел помощник. Уже в понедельник брат Ачиль имел доверительную беседу с автором – чопорной святошей сестрой Инес. Сегодня же Гамальяно должен был выйти из госпиталя прямиком в каземат на тюремном островке. Какая же нелегкая принесла ему навстречу Мак-Рорка? А второй? Откуда вынырнул этот смуглый мордатый олух? Что успел увидеть, услышать, запомнить?

Но все эти вопросы могли погодить, сейчас же нужно было успеть, непременно успеть в госпиталь до девяти часов… Ему пришлось заложить порядочный крюк по окрестным переулкам и убедиться, что Мак-Рорк не направляется туда же. Столкновение с юнцом прямо у порога ловушки спугнуло бы Гамальяно, и все сорвалось бы.

Без пяти девять брат Ачиль взбежал по ступенькам крыльца. Он успел, и в его тощей груди уже закипал сладкий охотничий азарт. Вскоре ударит колокол, и Гамальяно выйдет из этих дверей прямо ему навстречу.

Но навстречу ему вышла сестра Инес, чье лицо багровело пятнами румянца, а глаза полыхали. Она бросилась к доминиканцу, почти шипя:

– Где вы пропадали?! Мы условились, что вы явитесь к восьми утра! А сейчас…

Монахиня захлебнулась болью, когда брат Ачиль стиснул ее руку выше локтя:

– Что произошло? Он должен все еще быть в саду, девяти еще не пробило!

– Отпустите! – вполголоса рыкнула она. – Вы упрекали меня в недостатке благоразумия! Вот вам ваша справедливость!

Почти оттолкнув сестру Инес, доминиканец устремился по коридору. Десять минут спустя он вошел в кабинет матери Доротеи. Настоятельница сидела за столом, изучая какие-то бумаги, и на звук распахнувшейся без стука двери подняла голову с видом полной невозмутимости:

– Доброго утра. Простите, меня не предупреждали о вашем визите. Чему я обязана вниманием доминиканского ордена?

Монах, почти влетевший в кабинет, остановился и с подобающей случаю степенностью заговорил:

– Доброго утра, мать Доротея. Эмиссар инквизиции брат Ачиль. Прошу прощения за вторжение, но, право, у меня есть на то причины. Мне необходимо узнать, где найти юношу по имени Джузеппе, смутьяна и еретика, ложью втершегося вам в доверие. Если его здесь нет, мне нужна встреча с опекавшей его послушницей: дева могла оказаться в немалой опасности, побывав под столь неблаготворным влиянием.

Мать Доротея отложила документы, и меж бровей ее залегла глубокая косая морщина.

– Увы, брат Ачиль, мне нечего противопоставить вашим справедливым обвинениям. Юноша, поначалу тронувший меня своим увечьем, оказался лжецом и проходимцем. Посещая одну из моих послушниц под видом чтения Евангелия, он вел с нею неподобающие речи. Сегодня же случилось поистине страшное. Он покусился на честь несчастной девушки прямо в монастырском саду.

Доминиканец подался вперед:

– Где негодяй?!

Настоятельница выпрямилась в кресле:

– Изгнан с позором и строгим запретом даже ступать на наше крыльцо. Девица же подвергнута строгой епитимье и будет содержаться в посте, молитве и уединении до той поры, покуда я не решу, что она готова вернуться к своим обязанностям в госпитале.

Лицо брата Ачиля исказилось:

– Изгнан?! Вы просто отпустили нечестивца, что заслуживает наказания по всем законам церкви? Это неслыханно, мать Доротея. Извольте немедля послать за девицей!

Однако монахиня твердо отсекла:

– Наложенная епитимья не может быть отменена. Я не состою у вас в подчинении, брат Ачиль, и не обязана отчитываться перед вами в принимаемых мной решениях. Я возглавляю это заведение, дабы врачевать недужных и заботиться о своих подопечных, а не для того, чтоб перевоспитывать похотливых юнцов.

Несколько секунд доминиканец тяжелым взглядом смотрел в бестрепетное лицо настоятельницы. Затем же сухо распрощался и вышел. Шагая к дверям госпиталя, брат Ачиль все еще слышал это пренебрежительное: «Я не состою у вас в подчинении».

Что ж, похоже, пришло время дать доносу законный ход…

* * *

Проводив визитеров, настоятельница отвернулась к распятию и перекрестилась, а гневное разочарование стекло с ее лица, уступая место задумчивости.

…Джузеппе ввели в ее кабинет, будто преступника, еще не смывшего с рук свежей крови. Сестра Фелиция голосила, что тот обесчестил Паолину прямо в саду у всех на глазах, слышались обрывки молитв, пораженные восклицания – словом, госпиталь все больше грозил обратиться в разворошенный медведем улей. Мать Доротея, обычно мягкая, без церемоний ударила по столу ладонью.

– Прекратите гвалт! – сухо велела она. – Джузеппе, подойди.

Юноша хладнокровно шагнул вперед. Настоятельница всмотрелась в его лицо, но не нашла в нем ни злорадства, ни смущения, ни иных чувств, что пристали бы сейчас возмутителю спокойствия. Лишь сжатые челюсти выдавали то ли волнение, то ли упрямство.

Мать Доротея поднялась из-за стола и сухо произнесла:

– Джузеппе, позволяя тебе войти в эту обитель, я понадеялась на твою порядочность. Я редко ошибаюсь в людях, но теперь вижу, что и меня можно провести. Отвечай, правда ли то, что ты попрал оказанное тебе доверие и оскорбил самую юную из моих подопечных?

– Правда, – так же спокойно отозвался юноша.

В группке монахинь, толпившихся на пороге, снова послышался ропот. Настоятельница взмахнула рукой, отсекая шум:

– Ты не отрицаешь… – Это прозвучало осуждающе, но в голосе матери Доротеи засквозила нотка замешательства. – Однако я не судебный пристав, и мое дело – язвы души. Твоему проступку должны быть причины. Изволь объясниться.

Джузеппе помолчал, а потом ровно ответил:

– Я готов. Но прошу вас о беседе наедине.

– Вот еще, возомнил о себе! – фыркнула сестра Фелиция, но настоятельница приподняла бровь:

– Постыдись, сестра. Даже осужденные на смерть имеют право на тайну исповеди. Оставьте нас.

Разочарованные монахини потянулись к двери. Возмутительная выходка мальчишки весьма разнообразила утомительные будни госпиталя, и некоторые сестры сочли обидным то, что их лишают подробностей. Когда за последней из женщин захлопнулась дверь, мать Доротея обратилась к юноше:

– Я слушаю тебя, Джузеппе.

Но тот лишь покачал головой:

– За дверью притаились два человека, я слышу их дыхание.

Настоятельница едва сдержала усмешку и, подойдя к двери, резко распахнула ее: по коридору с нехарактерной для служительниц церкви суетливостью удалялись две спины. Снова