Читать книгу "Виртуальная история: альтернативы и предположения - Ниал Фергюсон"

Если, к примеру, мы заглянем еще дальше в прошлое и обратимся к победе Карла I над шотландскими ковенантерами на Дунском холме в июне 1639 г., то случайная природа триумфа Стюартов станет для нас очевидной. Теперь, пользуясь задним умом и опираясь на исторические исследования, мы знаем, что армия Карла была больше и финансировалась лучше, чем шотландские силы, стоявшие на другом берегу Твида. Мы также знаем, что победа короля на Дунском холме нанесла смертельный удар не только ковенантерам, но и шотландскому парламенту и церкви. И все же ничто из этого не было очевидно генералам Карла – в отличие от того, как это очевидно сегодня нам. Граф Холланд, как указывает Джон Адамсон, всерьез вознамерился отступить, когда впервые повстречался с шотландскими войсками под командованием Лесли.

Само собой, некоторые историки не видят смысла в постановке гипотетических вопросов. Но позвольте нам все же их задать. Что, если бы Карл действительно отступил в критический момент и попытался договориться с шотландцами? В подобных обстоятельствах кажется очевидным, что вскоре разразился бы такой острый политический кризис, с каким корона не сталкивалась уже более столетия. Карл не только оказался бы бессилен перед воинственной шотландской церковью и непокорным эдинбургским парламентом, но и сыграл бы на руку своим противникам в Англии и Ирландии.

Оглядываясь назад, мы знаем, конечно, что большинству старых пуритан, сильно мутивших воду в правление отца Карла, суждено было умереть на протяжении 1640-х гг. Мы знаем, что судьям, которые выступали против финансовой политики Карла в 1630-е, тоже было за семьдесят. Но если бы в 1639 г. Карл вернулся в Англию, не добившись победы, – и если бы он (как вполне логично предположить) сместил с должности всех тех, кто был ответственен за организацию военного похода, – возможно, нашелся бы момент для последнего выступления этого стареющего поколения. Как мы знаем, страхи “папистского заговора” были сильно преувеличены и сошли на нет, как только в 1648 г. закончилась Тридцатилетняя война. Однако особенно сильны эти страхи были в 1639–1640 гг., когда победа католиков на континенте по-прежнему казалась реальной. Более того, юристы, которые выступали против Карла по вопросу о введении корабельных денег, после отступления из Шотландии воспользовались бы возможностью вернуться к своим аргументам против подъема налогов без одобрения Парламента. Даже если бы не было сделано ни единого выстрела, шотландский поход все равно обошелся бы гораздо дороже, чем того ожидало казначейство. Да, если бы Карл все еще мог положиться на поддержку Лондона при финансировании дополнительных расходов своего неудачного похода, особенных поводов тревожиться не было бы. Но поражение в Шотландии могло привести к кризису в отношениях Карла с Сити. Это не оставило бы ему иного выбора, кроме как созвать Парламент и отказаться от единоличного правления.

Приверженцам детерминистской теории истории почти невозможно вообразить, какими бы были последствия такого отступления. Мы так привыкли к мысли о победе Стюартов над силами пуританства и правового консерватизма Кока, что любой другой исход кажется нам непостижимым. И все же нельзя сказать, что Карлу было предначертано справиться с шотландским кризисом и остаться на троне на следующие двадцать лет, правя эпохой толерантности дома и мира за границей, которую мы связываем с его именем. Напротив, поражение в Шотландии могло бы привести к подобному кризису власти в Ирландии. Некоторые писатели даже предполагали, что в таких обстоятельствах в 1640-х гг. мог бы вспыхнуть полномасштабный бунт против власти Карла, а это, в свою очередь, могло ввергнуть Британию в такую же кровавую гражданскую войну, какая бушевала в Европе в предшествующие десятилетия. Если бы противники единоличного правления сумели найти площадку для выражения своего недовольства в стенах парламента, совершенно очевидно, какие министры Карла стали бы их первыми жертвами: архиепископ Лод и граф Страффорд. Вполне вероятно, несовместимость королевских и парламентских целей даже привела бы к открытому мятежу.

Последствия режима, который порой не совсем верно называют “стюартовским абсолютизмом”, обсуждались достаточно подробно. Его критики – особенно более ретроградные пуритане-переселенцы в Северной Америке – утверждали, что относительный упадок вестминстерского Парламента ознаменовал конец “свободы” в Англии, а также не переставали пророчить – совершенно зря, – что Лод рано или поздно вернет “папство” в реформированную церковь. Однако именно упадок ригидной доктрины верховной власти короны-в-парламенте позволил Стюартам успешно справляться с проблемами политического “перенапряжения”, неизбежно возникавшими при расширении подвластных им территорий на протяжении восемнадцатого столетия. Государство Стюартов – подобно государству Габсбургов – на самом деле было гораздо менее централизованным, чем Франция при Людовике XIV. Несмотря на все страхи старшего поколения в 1640-х гг., после восшествия на престол сына Карла роль парламентов Лондона, Эдинбурга и Дублина только возросла.

Именно неабсолютистский характер правления Стюартов придал режиму некоторую стойкость и гибкость. Так называемая “реставрация” парламентов в 1660 г. не стала в итоге возвращением к тяжелым дням правления Якова I, когда английскую Палату общин наводняли агрессивные пуритане, стремящиеся ограничить королевскую прерогативу. К 1660-м гг. в Парламенте оказалось представлено новое поколение, для которого эти дни были в далеком прошлом. Когда на периферии империи Карла возникали несогласия – несогласия, которые при других обстоятельствах могли бы перерасти в открытые столкновения, – они сдерживались разумным соотношением уступок и принуждения. В Шотландии, где противостояние кальвинистов Лоуленда и католиков Хайленда порой граничило с гражданской войной, Яков II последовал примеру отца и делегировал значительную власть аристократам, которые господствовали в шотландском Парламенте. Когда ковенантеры все равно попытались оживить свои “старые идеалы”, его внук Карл Эдуард решительно разбил их при Каллодене в 1745 г., получив огромную поддержку кланов Хайленда, которые были по-прежнему верны католической вере. Ирландия контролировалась Лондоном менее успешно, несмотря на подобные трения между протестантскими колонистами Ольстера и католическим большинством, населяющим остальную часть острова, которое, как и шотландские кланы, выигрывало от политики религиозной терпимости, господствовавшей с 1640-х гг.

Однако наиболее успешной политика Стюартов, пожалуй, оказалась в Америке. Немногочисленные радикалы (в основном находившиеся под влиянием французских идей естественного права), возможно, и критиковали неизменную преданность стремительно растущих колоний далекой британской короне. Но большая часть американцев разделяла взгляды лорда Мэнсфилда, который полагал, что колонии должны состоять в таких же отношениях с Великобританией, в каких “Шотландия состояла с Англией”. По мнению Дэниэла Леонарда, разговоры о восстании против короля “пятнали анналы Америки сильнее, чем ужасы ведьмовства”. Сохранение французской угрозы со стороны Канады, подтвержденное Парижским мирным договором 1763 г., который был заключен после поражения Вольфа в Квебеке, обусловило дальнейшее совпадение американских и британских интересов в отношении внешней политики и безопасности. В любом случае, как заметил в 1760 г. Бенджамин Франклин, между четырнадцатью колониями было больше споров, чем между колониями и далеким Лондоном, что и объясняет провал предложения о создании союза колоний в рамках империи, высказанного в 1754 г.