Читать книгу "Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - Отто Скорцени"

Иногда во время прогулок по тюремному двору я видел Рудольфа Гесса. Его рука была постоянно прикована наручниками к руке конвойного, а сам он, отрешенно устремив взор куда-то вдаль, мерил тюремный двор быстрыми шагами. Однако Гесс не производил впечатления умалишенного человека. Мне показалось, что вся его манера поведения являлась не чем иным, как застывшей маской, которую он надел на себя по собственной воле. Позднее мне довелось разговаривать со многими людьми, знавшими Рудольфа Гесса в прошлом. И каждый раз возникал вопрос: а не мог ли он все-таки полететь в Англию по заданию Гитлера, который обязал его хранить молчание?

Некоторые допросы, проведенные представителями стороны обвинения, видимо, показали, что моих знаний недостаточно для использования в ходе готовящегося процесса. На протяжении нескольких недель я был лишен того разнообразия, которое привносит с собой в жизнь заключенного вызов к дознавателю. Про меня как будто забыли. Однако, когда 20 октября 1945 года от полковника Андруса в мою камеру и камеры ряда других узников проникла весть о том, что нас не рассматривают в качестве военных преступников, а держат как свидетелей, которые могут понадобиться еще какое-то время, я счел это вполне справедливым.

Ни самоубийство доктора Лея, а затем и доктора Конти[304]не привели к каким-либо серьезным изменениям в настроении заключенных. Тогда для узников приготовили весьма неприятное новшество — по ночам камеры стали освещать ярким светом от лампы через откидную крышку тюремной двери. При этом прятать лицо под одеялом запрещалось. Во время сна оно всегда должно было быть видно караульному, находившемуся в коридоре.

Как-то раз ночью меня несколько раз будил один такой особо добросовестный караульный, который затем привел в мою камеру дежурного офицера. Мне удалось убедить его, что у меня не было намерения прятать свою голову. Все дело заключалось в моем высоком росте, из-за которого мне приходилось использовать для сна каждый сантиметр нар. Караульный отстал только тогда, когда я подтвердил свои слова непосредственным показом. После этого мне разрешили спать дальше.

Однажды меня привели в особенно большое помещение для допросов, в котором находилось довольно много пожилых людей в форме, в том числе и генерал армии США. Меня вновь заставили во всех подробностях повторить весь ход подготовки и проведения операции в Италии. Под конец генерал задал ряд уточняющих вопросов, выдававших в нем профессионала. Позже мне стало известно, что это был сам генерал-майор Уильям Донован, который во время войны являлся начальником Управления стратегических служб и ведал в американской армии теми же вопросами, какими мне приходилось заниматься в немецкой. В скором времени ему предстояло принять участие в работе Нюрнбергского военного трибунала в качестве помощника судьи от США.

Любой бывший узник нюрнбергской тюрьмы непременно вспомнит об одном человеке, которого тогда знал каждый. Я имею в виду католического тюремного священника капитана отца Сикстуса О’Коннора. Уже сама фамилия говорила о его ирландском происхождении. Об этом же свидетельствовал и его темперамент. Он регулярно через равные промежутки времени посещал в камерах тех заключенных, которые этого хотели, и никогда без пожелания не заводил разговор на религиозные темы. Одна только манера человеческого участия в судьбе узников превращала их в его друзей. Только с ним можно было поговорить на темы, не касавшиеся прошлого и самого процесса судебного разбирательства. В результате ему удавалось разомкнуть тесный круг мрачных мыслей, в плену которых незаметно для себя оказывался каждый заключенный. Если у кого-то под воздействием страха внезапно просыпались религиозные чувства, то отец Сикстус, как мне кажется, сразу же различал искренность таких проявлений. А если они исходили из конъюнктурных соображений, то он их не принимал. Отец Сикстус не являлся ловцом душ для своей церкви.

Описывая события в Нюрнберге, нельзя не сказать о персонале тюрьмы из числа немцев. Это были немецкие солдаты, попавшие в плен, а затем отпущенные на свободу и добровольно пожелавшие остаться в качестве гражданских служащих. За редким исключением, их поведение в отношении всех заключенных отличалось корректностью и дружелюбием. Среди них оказались и два моих земляка. Они относились ко мне особенно хорошо, что действительно было очень трогательно. Их небольшие, естественно запрещенные, знаки внимания, выражавшиеся то в передаче кусочка пирожного или чашечки крепкого кофе, то в брошенной невзначай шутке, помогли мне пережить немало тяжелых часов. Один из них прежде был рабочим в Вене, а другой — мелким крестьянином в Нижней Австрии, и я должен честно признаться, что меня буквально распирало от гордости, когда они в разговоре между собой называли меня «наш Скорцени». У меня возникало тогда такое чувство, будто меня уже после войны наградили высоким орденом.

21 ноября меня неожиданно перевели в так называвшееся «свободное крыло для свидетелей». Правда, до того я написал два соответствовавших прошения. Возможность вновь оказаться среди людей и целыми днями вести разговоры с ними явилась для меня большим облегчением. Удивительным оказалось лишь то, что среди шестидесяти, а то и восьмидесяти обитателей крыла для свидетелей лишь единицы могли служить примером и эталоном поведения для меня и еще пары таких же относительно молодых сидельцев.

Нам, настоящим фронтовикам, а также людям рассудительным, уже давно стало ясно, что многие наши так называемые «вожди» никоим образом не являлись полубогами. Во многих случаях они вообще не заслуживали того, чтобы их так называли.

Эти «вожди» были обыкновенными людьми со своими ошибками и слабостями. Но мы все же ожидали, что после крушения Германии они по крайней мере сохранят выдержку и станут защищать все то, что годами прославляли, не терпя никаких возражений. Меня буквально потрясло, что именно здесь, в Нюрнберге, оказалось немало бывших «вождей» высокого ранга, которые повели себя как жалкие слабаки.

Приведу лишь один пример, поскольку в этой книге я не хочу перебирать грязное белье. Речь идет о бывшем рейхс — лейтере Аманне[305], который не постеснялся на полном серьезе заявить, что Адольф Гитлер буквально заставил его построить себе на озере Тегернзее имение стоимостью полтора миллиона рейсмарок. Ему якобы такая роскошь была не по душе. Для полноты следует добавить, что он являлся постоянным распространителем самых нелепых слухов о ближайшем окружении Гитлера. Лично я сам был свидетелем, когда отец Сикстус сказал по этому поводу, что ему такие рассказы совсем не интересны, а Аманна Бог простит.

Раз в неделю нас отводили в подвальные помещения, где были оборудованы душевые. Уже в первый раз по пути туда мне бросилась в глаза кипа простыней, и я подумал: «Неужели нас решили побаловать постельным бельем?»