Читать книгу "Потемкин - Саймон Себаг-Монтефиоре"

«Прекрасная гречанка» околдовала столицу Европы. Ланжерон видел ее в Париже и восхищался «самыми нежными и восхитительными глазами, какие когда-либо создавала природа», но вряд ли заблуждался относительно ее хитрости и холодного сердца.[945] «Наивность и невежественность, вероятно, напускные» лишь усиливали ее очарование. Весь Париж восхищался ее прекрасными глазами. Когда ее спрашивали, как она себя чувствует, она отвечала: «Мои прекрасные глаза болят», — чем приводила общество в восторг.[946] Хосе де Рибас обратил на нее внимание и представил Потемкину под Очаковом. В Яссах и в Бендерах ее видели в греческом костюме. Сначала она стала конфиденткой Долгоруковой, — а затем заняла ее место. Потемкин назначил ее мужа губернатором Херсона.

Императрица преподнесла г-же де Витт алмазные серьги. Ее супруг заявлял, что она войдет в историю как друг царского дома и добавлял: «Князь не любовник моей жены, а просто друг, потому что если бы он стал ее любовником, я прервал бы с ним всякие отношения». «Вы единственная женщина, — говорил ей Потемкин, — которая удивляет меня». Она отвечала: «Я это знаю. Если бы я была вашей любовницей, вы быстро бросили бы меня, а вашим другом я останусь навсегда». Разумеется, никто этому не верил, но скоро все стали замечать, что Потемкин теряет к ней интерес.[947]

Чтобы отметить взятие Измаила и выразить свое презрение к планам англо-прусской коалиции, светлейший решил дать праздник. Говорили, что он ведет переговоры о субсидий, которая Россия предоставит Густаву III. Англия также предлагала Швеции 200 тысяч фунтов за возможность использования шведских портов во время будущей войны против России. Но было ясно, что цена упадет, лишь только будет преодолен Очаковский кризис. Поэтому Потемкин, с одной стороны, затягивал переговоры с шведским посланником, а с другой — на случай военных действий отправил Суворова инспектировать войска на шведской границе.

Шведскому посланнику Стедингу казалось, что Потемкина занимают только бриллианты. Он в изобилии украшал ими свой мундир, рассматривал их, любовался алмазами на портрете Екатерины, который носил на груди. Он привез шведа в Таврический дворец, провел его через пятьдесят зал, заставил «все рассмотреть и всем восхититься, потом усадил в свою карету, рассуждая только о себе самом, о Крыме и Черноморском флоте». Стединг присутствовал на многочисленных репетициях праздника. Двести музыкантов, помещенных на хорах в большом зале, играли для двоих слушателей: для светлейшего и Стединга. Потом сотня танцоров исполняла кадриль. Репетиции начинались в 3 часа дня и заканчивались в 9 часов вечера, «и не было ни единого мгновения, когда бы я мог обратить внимание князя на шведские дела. Вот какой человек, — заканчивал Стединг депешу своему королю, — управляет этой империей».[948] Потемкин говорил всем и каждому, что иностранные дела его не волнуют, а он думает теперь только о предстоящем празднике.[949]

Политикой Потемкин занимался в покоях императрицы. Не видевшись два года, они снова пытались найти общий язык в поисках предотвращения войны. 16 (27) марта Уильям Питг отправил через Берлин в Петербург ультиматум. Это было резким шагом со стороны обычно осторожного премьер-министра, но 39 английских боевых кораблей и 88 тысяч прусского войска казались серьезным аргументом. Императрица заявила, что ни за что не поддастся на угрозы.

Пытаясь найти выход из западни, Потемкин и Екатерина обратились даже к самому влиятельному в тот момент деятелю ненавистной им революционной Франции — графу Мирабо. Потемкин считал, что «Франция с ума сошла», Екатерина говорила, что Мирабо должен быть повешен, причем не на одной, а на многих виселицах сразу, а потом колесован — и тем не менее кажется логичным, что Потемкин вступил в контакт с человеком, не уступавшим ему масштабом личности и экстравагантностью. Князь платил крупные взятки «Мирабобче», как он называл французского трибуна, пытаясь убедить Францию присоединиться к России в противостоянии Англии. Хотя Мирабо был сторонником союза с Лондоном, русские деньги были приняты, но союз с Францией не состоялся — 2 апреля (19 марта) 1791 года Мирабо умер.[950]

Потемкин знал, что Россия не сможет сражаться с Англией, Пруссией, Швецией, Польшей и Турцией одновременно. Поэтому, готовя армию к новой войне и размещая корпуса на Двине и под Киевом, чтобы двигать их через Польшу к Пруссии, он был готов торговаться с Фридрихом Вильгельмом за свободу действий в отношении турок и поляков. Но Екатерина не желала идти на уступки. Стединг считал, что ее величество тайно завидует светлейшему. Возможно, он сделал этот вывод из ее слов — однажды она сказала, что Потемкин делает то, «что она ему позволяет». Шведский посланник сообщал: «императрица уже не та, что прежде [...] Возраст и болезни притупили остроту ее ума и суждения». Теперь стало легче обмануть ее, взывая к ее тщеславию. «Что вы хотите? Она женщина, а женщиной нужно управлять», — так, по словам Стединга, говорил ему о Екатерине Потемкин.[951]

Но дело было вовсе не в личных отношениях Потемкина с императрицей. Она глубоко переживала, потому что их взгляды на политическую ситуацию разошлись так, как никогда прежде. Потемкин сердился, ибо ее гордое упрямство угрожало судьбе всего, что было создано их общими усилиями.

Мешал светлейшему и Платон Зубов, все сильнее интриговавший против него. «Князь сердит на Мамонова, зачем, обещав, его не дождался и оставил свое место глупым образом».[952] Политик никогда не бывает так уязвим, как в моменты, когда он достигает вершины могущества, потому что это сплачивает его врагов. Зубова поддерживал Николай Салтыков, руководивший воспитанием молодых великих князей — Александра и Константина, а Салтыкова, в свою очередь, поддерживал великий князь Павел, состоявший в тайной переписке с прусским королем.[953]