Читать книгу "Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори"

* * *

Его милость король назначил шесть фрейлин в услужение леди Кэтрин и платил им сам. Им было предписано делать для нее все то же самое, что мои фрейлины делали для меня: бегать по поручениям; писать записки; раздавать маленькие подарочки бедным; развлекать ее; помогать ей выбирать наряды и одеваться; молиться вместе с нею в часовне; вместе с нею петь и играть на музыкальных инструментах, когда ей будет весело; и читать ей вслух, когда она захочет спокойно отдохнуть. Леди Кэтрин отвели отдельные покои в том же крыле нашего огромного дворца, что и мои: у нее были теперь собственная спальня, гостиная и кабинет. Иногда она по-прежнему сидела со мной, реже — в покоях королевы-матери, где всегда встречала ледяной прием, а порой удалялась со своими фрейлинами к себе — в свой маленький двор внутри большого королевского двора.

Даже «этот мальчишка» получил в свое распоряжение двух слуг, повсюду его сопровождавших; они прислуживали ему, подводили коня, следовали за ним во время поездок, стелили ему постель и одевали к обеду. Оба спали в его комнате — один на койке с соломенным тюфяком, второй на полу — и на самом деле были при нем кем-то вроде тюремных надзирателей, но, если он просил кого-то из них подать ему перчатки или плащ, было заметно, что любую его просьбу они выполняют с радостью. Его поселили в том же крыле здания, где находились и покои короля; его комната находилась как бы внутри королевской гардеробной, у дверей которой всегда стояла двойная стража. К тому же двери гардеробной и королевской казны всегда запирались на ночь, и «этот мальчишка» — хотя он вроде бы и не был заключен в тюрьму, — все же каждую ночь оказывался запертым и тщательно охраняемым, словно и сам был неким бесценным самоцветом. Но в течение дня он совершенно свободно ходил по всему дворцу, легким кивком приветствуя гвардейцев-йоменов, и часто выезжал на прогулки верхом как вместе с компанией молодых придворных, так и один или с несколькими избранными приятелями, которые, похоже, очень гордились тем, что он берет их с собой. Иногда он брал лодку и в одиночестве уплывал на веслах по реке, и за ним никто не следил и никто не мешал ему уходить как угодно далеко. Он выглядел свободным, веселым и беспечным, как и все прочие молодые придворные. И все же он — не делая ни малейших намеков на свое превосходство! — был среди них прирожденным лидером, куда более знающим и утонченным, чем его ровесники; и они тоже безоговорочно признавали в нем вожака, словно он и в самом деле принц Йоркский.

По вечерам он всегда приходил в мои покои. Входил, низко мне кланялся, произносил несколько приветственных слов, улыбаясь этой своей удивительно теплой, какой-то интимной улыбкой, и усаживался возле Кэтрин Хантли. Мы часто видели, как они тихо о чем-то беседуют, склонившись голова к голове; впрочем, никакой особой конспирации они не соблюдали. Как только кто-нибудь к ним приближался, оба тут же освобождали для него место рядом с собой и со всеми вели себя одинаково учтиво, с очаровательной простотой и свободой. Но если их оставляли в покое, они разговаривали — увлеченно, точно исполняя некий дуэт: вопрос — ответ, вопрос — ответ, словно больше всего им хотелось просто слышать голоса друг друга. Они могли говорить о погоде или о том, какой счет был во время соревнований по стрельбе из лука — да о чем угодно и ни о чем; но при этом оба чувствовали, как они близки, какое родство душ их объединяет.

Порой я замечала, как они сидят рядышком в эркере окна, соприкасаясь плечами и коленями, и он, наклонившись к самому уху Кэтрин, что-то шепчет, едва касаясь губами ее щеки; а если она поворачивалась к нему лицом, он наверняка чувствовал у себя на шее ее теплое дыхание, такое близкое, почти как поцелуй. Они могли сидеть так часами, точно пара воркующих голубков, точно послушные дети на крышке ларя, точно нежные юные влюбленные накануне свадьбы; они никогда не допускали никаких страстных прикосновений и объятий, но никогда и не отдалялись друг от друга больше чем на расстояние ладони.

— Боже мой, он же просто обожает ее! — как-то заметила Мэгги, наблюдая за этим сдержанным, но непрерывным ухаживанием. — Но не может же он вечно находиться на расстоянии от нее? Неужели он никогда не пытается проскользнуть тайком в ее покои?

— Не думаю, — сказала я. — Они, похоже, договорились быть вечными друзьями, но больше не иметь супружеских отношений.

— А что король? — осторожно спросила Мэгги.

— При чем здесь король? Что ты слышала? — сухо спросила я. — Ты во дворце всего несколько дней, и, должно быть, придворные наперебой спешат все тебе выложить. Ну, что они уже успели тебе наболтать?

Она поморщилась.

— Так, всякую ерунду. Говорят, что он глаз от нее оторвать не может; а когда все выезжают на прогулку верхом, он всегда старается ехать с нею рядом; во время танцев он всегда просит ее партнера уступить ему; а еще он якобы посылает ей самые лучшие и вкусные кушанья и постоянно дарит подарки, которые она, впрочем, тихо ему возвращает, но он снова и снова посылает ее в королевскую гардеробную и сам заказывает ей шелка для новых платьев, однако она соглашается носить только черное. — Мэгги посмотрела на меня и, заметив безучастное выражение моего лица, сказала: — Ты ведь наверняка и сама все это замечала? Ты и сама все это знаешь?

Я пожала плечами.

— Да, пожалуй, большую часть всего этого я и сама замечала. Впрочем, мне и раньше доводилось видеть нечто подобное — только тогда это был чужой муж, а не мой собственный. И тогда именно я, а не другая женщина была в роли королевской любовницы, за каждым шагом которой пристально следил весь двор. И тогда я получала от короля и платья, и всевозможные подарки.

— Это когда ты была фавориткой короля Ричарда?

— Да, такой же, как она сейчас. Хуже, чем она сейчас, потому что я-то своей ролью гордилась. Я прямо-таки упивалась ею. Но я действительно была влюблена в Ричарда, да и он был в меня влюблен и открыто ухаживал за мной прямо перед носом у своей жены Анны. Сейчас я бы ни за что не стала вести себя так, как тогда. Ни за что! Я была тогда слишком молода и влюблена и совершенно не понимала, какую боль мы ей причиняем.

— Боль?

— Да, боль и унижение. Ибо это страшное унижение для обманутой жены. Ведь я замечаю, как придворные смотрят на меня, как они пытаются угадать, о чем я думаю. И Генрих поглядывает на меня, надеясь, что я еще не заметила, как он заикается, точно мальчишка, вступая с ней в разговор. А вот она…

Мэгги молча ждала.

— Она никогда на меня не смотрит, — сказала я. — Не смотрит и не старается понять, как я все это воспринимаю, осознала ли я одержанную ею победу, заметила ли, что мой муж ее обожает. И, как ни странно, легче всего мне было бы вынести именно ее взгляд. Когда она склоняется передо мной в реверансе или обменивается со мной парой фраз, мне кажется, что это единственный человек, который способен понять мои мысли и чувства. Мне кажется, будто мы вместе с ней угодили в эту неприятную историю и вместе должны как-то с этим справиться. Она же не виновата в том, что он в нее влюбился. Она не искала его расположения, она его не соблазняла. Ни она, ни я ничего не можем поделать с тем, что меня он разлюбил и полюбил ее.