Читать книгу "Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса - Стивен Пинкер"

Но всем таким воззрениям присущ фатальный недостаток: они опровергают сами себя. Они отрицают, что существует разумная причина верить в них самих. Как только их заступники раскрывают рот, чтобы доказать свою правоту, они тут же проигрывают спор, самим этим действием признавая, что исподволь привержены принципу убеждения – обоснованию своего мнения разумными аргументами, которые, настаивают они, слушатели должны оценивать в соответствии со стандартами рациональности, которых придерживаются обе стороны. Иначе их слова ничего не значат, и с тем же успехом они могли бы попытаться убедить свою аудиторию подкупом или насилием. В книге «Последнее слово» (The Last Word) философ Томас Нагель предельно ясно демонстрирует, что субъективизм и релятивизм по отношению к логике и реальности внутренне противоречивы, поскольку «нечто невозможно критиковать ничем»:

Утверждение «все субъективно» по необходимости бессмысленно, потому что само должно быть либо субъективным, либо объективным. Однако оно не может быть объективным, поскольку в этом случае будет ложным, если истинно, и не может быть субъективным, поскольку тогда оно не сможет опровергнуть никаких объективных утверждений, в том числе утверждения, что само оно – объективная ложь. Возможно, существуют какие-то субъективисты, вероятно называющие себя сторонниками прагматизма, которые утверждают, что их субъективизм распространяется и сам на себя. Но на такое утверждение ничего не требуется отвечать: по сути, это просто сообщение о том, что нравится говорить этому субъективисту. Если он к тому же призывает нас примкнуть к нему, нам не нужно искать причин для отказа, поскольку он не выдвинул никаких причин для согласия[1036].

Нагель называет такой ход рассуждения картезианским, потому что он напоминает аргумент Декарта: «Я мыслю, следовательно, существую». Сам факт, что некто задается вопросом о собственном существовании, подтверждает это существование, и точно так же факт, что некто апеллирует к разуму, подтверждает, что разум существует. Этот аргумент также можно назвать трансцендентальным: он опирается на предпосылки, заведомо необходимые для того, чтобы сделать то, что он делает, а именно выдвинуть этот аргумент[1037]. (В некотором смысле он восходит к древнему парадоксу лжеца, в котором критянин заявляет: «Все критяне – лжецы».) Как бы вы ни называли этот аргумент, было бы ошибкой утверждать, что он оправдывает «веру» в разум: Нагель говорит, что это «на одну мысль больше, чем нужно». Мы не верим в разум; мы разум используем (точно так же, как никто не программирует компьютер, чтобы у него был центральный процессор; программа – это последовательность операций, доступных нам благодаря центральному процессору)[1038].

Хотя разум сам по себе первичен и его не нужно (да и невозможно) оправдывать, опираясь на некие первопринципы, начиная рассуждать, мы укрепляем свою уверенность, что избранный нами ход рассуждений имеет право на существование, когда отмечаем, что он внутренне непротиворечив и его результаты соответствуют тому, что мы наблюдаем в реальности. Жизнь не сон, где бессвязные впечатления сменяют друг друга в причудливой последовательности. Использование разума само себя обосновывает, обеспечивая нам способность подчинять мир своей воле, начиная с лечения болезней и заканчивая полетом человека на Луну.

Несмотря на свои истоки, восходящие к абстрактной философии, картезианский аргумент – не просто упражнение в софистике. Все, от самого заумного деконструктивиста до самого бескомпромиссного приверженца теорий заговора и «альтернативных фактов», признают силу фраз вроде «Почему я должен вам верить?», или «Докажите это», или «Полная чушь». Мало кто готов на такое ответить: «Действительно, у вас нет никаких причин мне верить», или «Ну, я соврал», или «Согласен: все, что я говорю, – ерунда». Выдвигая некий довод, люди утверждают, что правы, – в этом его суть. Тем самым они берут на себя обязательство подчиняться разуму – и оппоненты, которых они пытаются убедить, имеют полное право начать поджаривать их на костре непротиворечивости и точности.

~

Сегодня чуть ли не каждый в курсе исследований когнитивных психологов, изучающих человеческую иррациональность: им посвящены бестселлеры Даниэля Канемана «Думай медленно… решай быстро»[1039] (Thinking, Fast and Slow) и Дэна Ариели «Предсказуемая иррациональность»[1040] (Predictably Irrational). Я упоминал такие когнитивные искажения в предыдущих главах: мы оцениваем вероятности по недавним случаям, распространяем групповые стереотипы на конкретных людей, ищем доказательства, подтверждающие наше мнение, и игнорируем те, что его опровергают, боимся потерь и утрат, а также мыслим телеологически и опираемся на представления о симпатической магии, вместо того чтобы искать причинно-следственные связи[1041]. Но, как бы ни были важны эти открытия, нельзя считать, что они опровергают некий постулат Просвещения, согласно которому люди являются рациональными агентами, или что они подтверждают пессимистические мнения, будто бы нам пора отказаться от аргументированного убеждения оппонентов и начать бороться с демагогией посредством демагогии.

Начать с того, что ни один мыслитель Просвещения никогда не утверждал, что люди рациональны всегда и во всем. Уж точно не сверхрациональный Кант (писавший, что «из столь кривой тесины, как та, из которой сделан человек, нельзя сделать ничего прямого»), не Спиноза, Юм и Смит и не энциклопедисты – когнитивные и социальные психологи, далеко опередившие свое время[1042]. Они полагали лишь, что нам стоит быть рациональными, научившись избавляться от заблуждений и догм, которым мы так легко поддаемся, и что мы способны быть рациональными – если не поодиночке, то хотя бы коллективно, создав соответствующие институты и придерживаясь задающих рамки применения наших способностей норм, в числе которых свобода слова, логический анализ и эмпирическая проверка. А если вы не согласны, то почему мы, собственно, должны принять на веру ваше утверждение, что люди не способны к рациональному рассуждению?