Читать книгу "Героиня мира - Танит Ли"

Но вот они велят мне подняться по ступеням. Ничего не поделаешь, я забираюсь вверх. У меня под ногами — помеченное на помосте место, потом из-под него что-то откатят в сторону. Ко мне подходит начальник и объясняет механику процедуры. Он показывает мне веревку, тонкую, но очень упругую. Он говорит, что тонкая веревка, вероятно, поможет мне побыстрее умереть. А потом гном снимет слепок с моего лица. Мне не стоит из-за этого сердиться. Он говорит, или мне кажется, будто говорит: «Арадия, вы хорошенькая молодая женщина. Быть может, какой-то след красоты останется. Другие имели неприглядный вид. И ваша отвага кажется мне похвальной».

Его слова, краткое описание того, как меня повесят, прошли мимо меня. Я не сумела сосредоточиться. Может, попросить его повторить еще раз?

Я погрузилась в вакуум. Вся плоть во мне онемела, и я тоже. Я чувствую слабую боль в запястьях, их слишком туго перевязали. Но и она отступает.

Что-то внутри меня пронзительно вопит и молотит руками в отчаянной борьбе. Я очень рада, что это существо не в состоянии выбраться из меня. Теперь мне придется поверить в смерть. Богиня меня не услышала — но в этом виновата я сама. Я кричала недостаточно громко или произнесла не те слова… Что это? Да что же это? Они накинули петлю мне на шею, она царапнула щеки, а теперь провисла возле горла.

Шевеление во чреве. Словно мощный толчок крови в глубине тела — бессознательный ужас вспыхивает во мне, уносится прочь, — они подтягивают петлю, подгоняя ее по размеру, как драгоценное ожерелье.

Синяя бесконечность заполняет мой взор, человек, подтягивавший петлю, отходит от меня, и я вижу похожее на алмаз солнце.

Петля чересчур тугая, я пытаюсь поднять крепко перевязанные руки и поднести их к шее, но не могу, и тут я слышу медный гул, будто страх гремит во мне, и все, что есть на крыше, обращается в камень.

Я слышу чей-то голос:

— Колокол.

Начальник невозмутимо отвечает:

— Подойди к парапету и посмотри.

Я стою спиной к океану и не вижу происходящего. Алмазное солнце вытягивает меня из оболочки. Мне больно. Я вот-вот расплачусь. Но стараюсь сохранить спокойствие.

Кто-то кричит:

— Судно, на нем тулийцы!

И они начинают говорить по-тулийски, но я забыла этот язык. И совершенно не понимаю, что они с таким жаром обсуждают.

Начальник наплывает, словно гигантское желе, перегораживая солнце, а мне кажется, лучи просвечивают сквозь него, и его кости совсем прогнили, какие-то твари ползают по ним; он берется за веревку. Он повесит меня собственными руками, до того ему невтерпеж.

Колокол все бренчит, звон разлетается на осколки у меня в голове.

Начальник толкает меня в плечо, тут что-то не так. Петля исчезла с моей шеи. Он бормочет мне на ухо. Что же он сказал?

Колокол умолк. Благодарение богам, это было невыносимо.

Человек с соломенными волосами сует мне прямо в лицо чашку и несет по-тулийски какую-то ахинею. Опять вино? Просто вода. Я пью, чтобы он унялся.

Снова подняв голову, я обнаружила, что сижу на помосте под виселицей, на этаком жутком троне. У меня болтаются ноги, так и должно было случиться, но по иной причине. Мне захотелось постучать каблуками о боковую часть помоста.

Новый, безупречно аккуратный синий мундир показался на лестнице. Офицер в форме подошел к начальнику. У него светлые волосы, у этого офицера, хотя для тулийцев это не типично. Он остановился, глядя презрительно и холодно, разразился тирадой, держа руку на эфесе шпаги — традиционная поза. Второй рукой он неожиданно залепил начальнику пощечину.

— Можете считать себя конченым человеком, — сказал тулийский офицер. — Вы обманули наше доверие. Король узнает обо всем. Я лично позабочусь об этом.

Почему-то в устах этого человека тулийская речь стала понятной. Но когда заговорил начальник, она снова превратилась в белиберду.

Тулиец выслушал его, затем сказал:

— Инсценировка казни через повешение, чтобы запугать ее и выведать секреты? Ей ничего не известно. Но у многих при ее появлении развяжутся языки. А потому вы передадите ее мне.

Начальник выразил протест. Это было очевидно.

Тулиец проговорил с гримасой отвращения:

— Вы сделаете это немедленно, иначе я проткну вас шпагой.

Начальник скукожился под горой жира. На студенистой оболочке выступил пот. Я еще ни разу не замечала, чтобы он потел. Из его рта опять стали вылетать какие-то звуки.

Тулийский офицер сказал:

— Отправляйтесь-ка кропать свои бумажки, уже пора. Мне больше не о чем с вами разговаривать. И времени у меня нет.

Глаза этого высокого красивого мужчины походили на две стальные монетки разной формы. По кисти левой руки, небрежно опущенной на рукоять шпаги, протянулся по диагонали шрам, будто прочерченный чернилами штрих.

По всей крыше, припав к земле, словно химерические фигуры у водосточных желобов, пребывая в неопределенности и выжидая, за происходящим наблюдали твари из Дома Ночи. Затем начальник едва заметным жестом выразил согласие.

Фенсер бросил на меня взгляд — краткий осмотр, проверка: не нанесен ли имуществу его (тулийского) короля непоправимый ущерб. А потом велел человеку с соломенными волосами разрезать веревки у меня на запястьях.

Тот черный спуск для акробатов — казалось, скалы уходят из-под ног — к площадке над морем; пара остановок, расплывчатые доводы, его голос, рассекающий все, как клинок; подобно спящему человеку, которого несет приливной волной, я плыла к берегу, и эти детали не затрагивали меня, — наконец подножие лестницы, врезанной в малахитовый обрыв, я увидела зеленые зубцы, врезающиеся в синее зеркало свободы, избавления и жизни.

А Фенсер взял меня за руку и сказал:

— Любимая, теперь не время мешкать. Мы с тобой должны спуститься с утеса прежде, чем они обнаружат, что я обвел их вокруг пальца, как стадо ослов.

— С утеса? — переспросила я.

— Да. — И, крепко ухватившись за перила, я начала спускаться, не глядя, куда ставлю ноги, гораздо больше полагаясь на его надежную руку, которая вела меня вперед, и точно зная: я заколдована и ни за что не упаду.

Мы не перемолвились больше ни словом, но, одолев примерно треть спуска, я вдруг поняла: мы разговаривали на языке снов, на языке города, в котором мы родились.

Мы ступили на песок, и он повел меня вперед; возле уткнувшейся носом в берег лодки стояли пятеро молодых рыбаков, они смотрели на нас, широко улыбаясь. Они нарядились в мундиры тулийской армии и тем самым привели в заблуждение тех, кто глядел на них сверху, но теперь я увидела, что на них деревенские штаны по колено, а рубашек нет вовсе.

Фенсер усадил меня в лодку, рыбаки оттолкнули ее от берега и тоже попрыгали в нее, заливаясь громким смехом; они утихли, лишь когда Фенсер сказал, что такие звуки не характерны для военных. Однако на вершине утеса никто не подавал признаков жизни, не говоря уже о сигналах тревоги или о погоне.