Читать книгу "Королевство Хатуту - Дмитрий Романовский"

– Сколько?

Продавшица ответила непонятное, и Поль протянул две советские купюры, а потом, на всякий случай, третью купюру. Продавщица взяла у него все купюры и дала сдачу: много маленьких купюр и немного мелочи. Лимонад был вкусный, шоколад тоже. Теперь Поль твердо знал: больше всего в Советском Союзе ему понравился театр оперетты. Когда они вышли из театра, снег больше не шел, и ветер стих. Поль уже ориентировался в этом месте города и предложил дойти до гостиницы через Невский проспект, обогнув квартал с другой стороны. Серж и Фейгин, сопровождавшие французов, не возразили. Напротив театра был заснеженный сквер, за которым виднелся большой дворец с белыми колоннами, освещенный уличными фонарями. Поль знал, что это Русский музей, посещение которого он променял на поездку в Лугу. Они свернули на многолюдную, хорошо освещенную улицу, по которой шли трамваи. Фейгин сказал, что эта улица называется Садовой, хотя никаких садов не было видно. Всюду были роскошные дома, может быть, дворцы, и все это было очевидно построено давно, до социализма. Поль остановился перед безногим нищим. Это был заросший бородой мужчина в обрезанной по пояс шинели, из-под которой был виден заношенный военный китель. Безногий сидел на деревянной платформе с маленькими колесиками, на которой он мог перемещаться по земле. Прохожие не обращали на него внимания. Голова нищего была укутана тряпками, перед ним лежала старая солдатская шапка, на дне которой посверкивали монеты. Поль уже знал, что на эту мелочь ничего нельзя купить. Он откинул полу своего пальто, достал из кармана брюк несколько купюр, которые дала ему на сдачу продавщица в театральном буфете, положил деньги в солдатскую шапку. Когда они пошли дальше, Серж ровным голосом объяснял, что это, очевидно, инвалид войны. Война для многих солдат обернулась психологической травмой, в результате которой некоторые бывшие фронтовики стали алкоголиками. То же самое Серж говорил уже в Москве, когда они наткнулись на валяющегося на улице пьяного. Серж к тому же добавил, что все инвалиды получают пенсию, а деньги на улицах просят на водку.

– Сколько им дают пенсии? – спросил Поль.

И Серж, скрывая раздражение, ответил:

– Точно не знаю, но не намного меньше, чем заработок обычного служащего.

Поль понял: намного меньше. И тут мадам Туанасье молча повернула назад, на ходу открывая свою сумку. За ней последовали остальные французы. Они тоже стали класть деньги в шапку инвалида. Наконец, они свернули на ярко освещенный Невский проспект. Среди прохожих здесь попадалось много вполне прилично одетых людей. Фейгин надтреснутым голосом стал пояснять:

– Напротив – Гостиный двор. Это универмаг. Мы проходим мимо Пассажа. Это тоже универмаг. Скоро с Невского проспекта уберут трамваи, – как в Париже.

Поль увидел еще одного нищего, сидящего под козырьком парадного подъезда красивого старинного дома. Нищий тоже был безногим инвалидом и тоже в старых грязных солдатских обносках. В отличие от предыдущего безногого нищего у него не было одной руки. Поль, почти не останавливаясь, положил в шапку инвалида несколько русских купюр. В гостинице, перед тем, как позвонить в Париж, Поль помедлил. Одиннадцать часов. Марго, вероятно, уже спит, а под ее глазами тени от ресниц. Тут Поль вспомнил о часовом поясе. В Париже только девять часов вечера. И он поспешно снял трубку. Когда станция соединила его с Парижем, к телефону подошла Марго. После беспорядочных приветствий Поль сообщил:

– А я только что был в театре оперетты.

– Понравилась оперетта?

– Очень. А ты вчера плавала в бассейне?

– Ну, плавала.

Поль хотел спросить, кто еще был в бассейне кроме Адриены, но вместо этого спросил:

– А ты меня ждешь?

– Конечно.

По ее ровному тону нельзя было понять, что она теперь чувствует, и он спросил:

– А как ты меня ждешь? В чем это выражается?

– Ну вот сижу я у окна за своим веретеном, пряду пряжу и поглядываю в окно, не скачет ли рыцарь на белом коне.

– Скачет! – весело подхватил Поль. – Мой поезд отправляется через полтора часа.

Марго продолжала:

– А рыцарь, оказывается, никуда не скачет, оставил коня на привязи и смотрит в оперетте канкан.

После разговора с Марго Поль еще долго глупо улыбался. В отдельном помещении ресторана французов ожидал ужин. Это был прощальный ужин. К концу ужина прибыл товарищ Попков со своими приближенными, среди которых был Барановский, главный архитектор Ленинграда. Попков, поздоровавшись, стал через переводчика приносить свои извинения за непредвиденный инцидент в Луге, настороженно при этом взглянув на Поля. Мадам Туанасье и Луни с улыбками отвечали, что им все понятно, телефонные провода обледенели и провисли, и все претензии относятся не к лужской милиции, а к северному климату. Поль, уже выпивший рюмку ликера и поэтому находившийся в приподнятом настроении, стал с энтузиазмом говорить о тяжелых условиях, в которых во время войны приходилось сражаться лужским партизанам. Повторяя слова Фейгина о том, что у Советского Союза много врагов, и поэтому советские люди должны быть бдительны, он громко восхищался бдительностью лужан и добросовестной работой лужской милиции. Переводчик переводил, Попков снисходительно и важно улыбался. Полю было весело. Через два дня Париж. Марго привыкла, что все порываются сказать ей что-нибудь интересное. У Поля теперь будет что ей рассказать – столько всего интересного, чего ей еще никто не рассказывал. Попков заговорил с Максимилом о партийных делах, о ближайших планах Мориса Тореза, и тут Поль узнал, что на следующих выборах Торез надеется добиться большинства коммунистов в парламенте. Когда Барановский спросил, как им понравился ленинградский театр оперетты, Поль снова захватил инициативу разговора и весело заявил, что это лучший театр, какой ему когда-либо приходилось посещать, и очень жаль, что они уезжают поздно вечером, когда магазины уже закрыты, и Поль не может купить пластинки с музыкой Имре Кальмана. Попков при этом что-то тихо сказал одному из своих приближенных. Оказалось, что на Париж надо ехать с того же Варшавского вокзала, с которого они ездили в Лугу. Только теперь их подвезли на машинах с другой стороны вокзала. Они поднялись по широкой, расчищенной от снега лестнице в арочный зал ожидания, где было мало народу, и все люди выглядели прилично. Когда они вышли на перрон к своему поезду, быстрым шагом подошел Барановский. В руке у него был плоский чемодан. Он подошел к Полю и, подавая ему чемодан, сказал на плохом французском:

– Товарищ Дожер, это вам лично от товарища Попкова. Пластинки с музыкой Кальмана.

Поставив в своем купе свои чемоданы, Поль побежал к паровозу. Паровоз был великолепен. Во время прощальных рукопожатий Серж, пожимая Полю руку, тихо сказал:

– Благодарю вас, товарищ Дожер.

То же самое повторил Фейгин. Поль понимал: они благодарили его за озорное восхищение всем увиденным перед Сталиным, а потом перед Попковым.

В купэ было душно, но все равно приятно тепло после российского мороза, и Поль, раздевшись догола, крепко уснул под теплым одеялом. Каспар его разбудил, когда они подъезжали к польской границе. В вагоне-ресторане Поль смотрел в окно на проплывающие мимо польские селения уже взглядом опытного туриста. По состоянию сельских домов и дорог он уже мог судить о том, как живут здесь люди. Прилично поляки живут, но хуже, чем французы. После завтрака вся делегация собралась в купэ Максимила. Весело вспоминали Сержа и Фейгина, которым пришлось пережить немало трудностей, особенно при неожиданных выходках Поля. А потом разговор увял. Поль понял, что его присутствие чем-то стесняет французских коммунистов. И он вышел из купэ, предоставив им обсуждать свои тайные партийные дела, которые Поля абсолютно не интересовали. В своем купэ Поль просмотрел подарки, врученные французам в Советском Союзе. Каждый член делегации получил красиво оформленные альбомы с видами Москвы и Ленинграда, а также альбомы с репродукциями картин Пушкинского музея, Эрмитажа, Русского музея и Третьяковской галереи, которую они по вине Поля так и не посетили. А Полю еще достался плоский чемодан с пластинками Кальмана, личный подарок от самого Попкова. Поздно вечером, когда они проехали Гельмстедт, границу между русской и английской зоной Германии, Поль вышел в коридор, прошел в тамбур, где горела чугунная печь, отапливающая трубы парового отопления вагона. Круглая дверца топки закрывалась герметически, как и дверца топки паровоза. Только эта дверца была совсем маленькой. Поль все же проверил, хорошо ли она закрывается. Он отщелкнул чугунную ручку, приоткрыл дверцу, посмотрел на раскаленные угли и снова закрыл, защелкнув ручку. В коридоре вагона он остановился перед купэ мадам Туанасье, постучал в дверь. Никакого ответа. Он подождал немного и увидел саму мадам Туанасье, выходящую из уборной. Она была в махровом халате, через плечо полотенце, в руке дымящаяся сигарета.