Читать книгу "Девичьи сны - Евгений Войскунский"

– Надо было сменить ее, – сказал я.

– Сменить! Я хотел бы, да ведь не разрешают.

– Раньше разрешали. В тридцатые годы. Я видел в старой подшивке «Известий» целые страницы объявлений о смене фамилий. У Ильфа в записной книжке есть запись: «Наконец-то! Какашкин меняет фамилию на Ленский».

– Какашкину повезло, успел, а я – нет. Чего ты смеешься? – обратился Вадим к Сереже. – Я тебе в поучение рассказываю. Не разбрасывайся, понятно? Наметил себе цель – и иди к ней. Дуй до горы. Фамилия у тебя хорошая – Хомяков.

– Я Потапов, – сказал Сережа, тыча вилкой в атлантическую сельдь.

– Тоже красиво. Не бери с меня пример, Потапыч.

Тут мой мобильный телефон сыграл первое колено из вальса «Минуты счастья».

– Катенька, привет, – сказал я, прижав черную коробочку к уху. – У нас все в порядке.

Катя звонила каждый вечер. Беспокойная женщина – не могла избавиться от подозрений, что Сережа оставлен без присмотра на воде.

– Полный порядок, Катя, – говорю я. – Сережа загорел, поправился на шесть кило и доволен жизнью.

– Ты скажешь! Шесть кило! – услышал я ее высокий голос. – Олег, сегодня мне позвонил Адиль и знаешь, что сказал?

– Нет, – говорю, – не знаю.

– Сказал, что Горохова задержали. В Калининграде!

– О! – говорю. – Это новость серьезная. Надо обмыть.

– Олег, ты там не очень, – строго сказала Катя. – Дай трубку Сереже, хочу его услышать.

Новость действительно была изрядная. Когда легли спать (мы с Сережей помещались на тахте, а Вадим спал на раскладушке), я представил себе, как везут в Москву под конвоем Горохова, а он, молодой, с черными усиками, дерзко ухмыляется… Тут меня поразила мысль, что Николай Горохов воевал, может, в одном батальоне с капитаном Михаилом, сыном Анны Тихоновны. Воевали вместе, а судьба – врозь…

Сережа, лежавший рядом на широкой тахте, сказал:

– Ты не спишь? Валерка говорит, тут есть интернет-кафе. Мы, может, сходим туда. Слышишь?

Валерка был соседский мальчик, он всегда ходил в белой бейсболке, в сопровождении бульдога. Сережа не то чтобы подружился с ним, но – сошелся, так сказать, на почве общего интереса. Раза два по вечерам он ходил в соседний подъезд к Валерке играть в компьютерные игры.

– Нет, Сережа, – говорю. – Интернет-кафе – это для взрослых. Не ходи. Нечего тебе там делать.

Следующий день начался с дождя, но вскоре, около одиннадцати, туча уплыла, унося дождь к северу, и снова воссияло солнце. Мы погрузились в дилижанс и покатили к водохранилищу.

Но вначале заехали на АЗС. Пока Вадим ожидал своей очереди и заправлял машину, мы с Сережей сидели в примыкающем к станции сквере на скамейке в тени раскидистого клена. Очень жарко было в машине, да и тут, на воле, воздух был предельно насыщен влажной духотой. Сережа сидел, вытянув ноги в любимых белых кроссовках с синей надписью «Maradona» на каждой и обмахивался крупным кленовым листом. Загорелый, в пестрой маечке, заметно подросший за лето, он был хорош собой.

Говорили, конечно, об Олимпийских играх, которые сегодня откроются в Афинах. Как всегда, у Сережи накопились вопросы.

– Древние греки устраивали Игры каждые четыре года в городе Олимпии, – рассказывал я. – Они посвящались Зевсу – их главному богу. На время Игр прекращались войны. Из всех греческих городов съезжались атлеты.

– А допинги у греков были? – интересовался Сережа.

– Допинги? А кто их знает? Может, и были какие-то.

Тут Вадим свистнул, крикнул, чтоб садились. Поехали к тому мысочку, на который вчера указал рыболов Маврикий Широков, бывший муж нашей хозяйки, человек, заросший бородой. «Хорошее у него имя, – думал я, трясясь на неровностях, из которых состояла грунтовая дорога. – Вот бы попасть когда-нибудь на остров Святого Маврикия… Кажется, там зарыт и до сих пор не найден клад Сюркуфа, грозы морей…»

Дорога исчезла, превратилась в бездорожье, но нашему Вадиму все было нипочем. Он был не только отличный дайвер, но и искусный драйвер. Здорово маневрировал Вадим среди елей и пихт – и вот, подпрыгнув от удара об толстый корень огромного дерева, дилижанс взревел и остановился.

Мыс Маврикия – так мы его назвали – своим диковатым видом пробудил в памяти старую песню: «Есть на Волге утес, диким мохом оброс…» Он спускался к воде крутыми уступами, и сразу начиналась глубина – плавай и ныряй, пока не посинеешь.

Первым нырнул Вадим, а мы с Сережей плавали поверху, и он опять неудачно выстрелил во встречную шуструю рыбу. Мы отдохнули на плоской скале у подножья мыса Маврикия, дождались появления Вадима.

– Здесь дно чище, – сказал он, расстегивая ремни и снимая с моей помощью баллоны. – Песок. Ямы какие-то. Ты в них не лезь.

Надев акваланг и ласты, сунув в рот загубник, я нырнул. Почти сразу заложило уши. Я сглотнул давление и, медленно работая руками и ластами, погрузился в темно-зеленую глубину. Сквозь стекло маски я видел неровное песчаное дно, слабое колыхание водорослей, стайки мелких рыб. А вот бревно, полузанесенное илом. Еще и еще бревна… нет, стволы деревьев… А дальше – что это? Дно резко понижалось – словно пропасть разверзлась, черная, опасная, странно влекущая. Вадим прав: не надо лезть в яму. Ну, может, только немного… Вода заметно стала холоднее… Не стоит нырять глубже… Ни черта не видно… Нет, нет, глубже не пойду…

И тут я услышал. Вначале подумал: в ушах звенит. Нет! Отдаленный, но явственный равномерно повторяющийся звук… Колокольный звон!

Слабо поводя руками, я повис над подводной черной ямой. Тихие-тихие удары колокола отдавались в душе радостным изумлением: неужели подтверждается старинное сказание? Да нет, что-то мешало поверить… уж очень необычно, необъяснимо… А вот и услужливая подсказка рационального мозга: случайно донесся стук винта крупного теплохода, идущего по водохранилищу. Ведь звук хорошо распространяется в воде…

Вот он и умолк. Тишина. Подо мной черная яма, понижение дна, а никакой не град Китеж с его колокольней, с главами, покрытыми, как рыбьей чешуей, осиновыми лемехами.

Я даже, вынырнув и подплыв к берегу, не стал рассказывать Вадиму о своем «открытии». Засмеет Вадим. Уж он-то в старые сказки не верит.

Вечером смотрели открытие Олимпийских игр. Здорово придумали греки: словно с древних амфор сошли фигуры бегунов и дискоболов… Вдруг стадион превратился в море, идет старинное судно… взмахи длинных весел… летит над судном женщина в хламиде, или, вернее, в пеплосе – да это Афина Паллада, не иначе! А вот и Аполлон летит… А это, наверно, Геракл, ну точно, нельзя же обойтись без этого богатыря, с которого, кажется, и начались Олимпийские игры…

Как они, греки современные, умудрились показать в небе над стадионом, без всяких экранов, такое великолепное кино? Вадим говорит: голография может всё что угодно изобразить. Чудеса техники, в общем.