Читать книгу "Неукротимая Анжелика - Анн Голон"

— Маленькая моя, — шептал он, — уйди… Я всего лишь мужчина.

— А я, — отвечала она, трепеща и смеясь, — я всего лишь женщина… О Колен, милый Колен, мы вынесли столько ужасных испытаний! Наверное, это послано нам в утешение…

И она прижалась лбом к его груди, чего смутно желала все дни изнурительного путешествия. Она пьянела от его силы, от запаха мужского тела, которым наконец позволила себе наслаждаться, нежно прикасаясь к его крепкой, здоровой коже.

Нормандец принял это немое признание, как дерево — молнию; со стоном, потрясшим все его существо. Он не мог более противиться. Безмерное изумление овладело им. В этом создании, слишком гордом, как он иногда думал, и слишком умном для него, но самой судьбой посланном ему в спутницы для жестокой их одиссеи, он не чаял найти обыкновенную женщину, покорную и жаждущую ласки подобно тем, что в портах вешались на шею красивому парню с белокурой бородой.

Прильнув к нему, она не могла не заметить охватившую его страсть и отвечала на нее едва заметным, еще робким от стыдливости движением своего соблазнительного тела, над которым уже теряла власть, без слов призывая возлюбленного тем чуть слышным голубиным воркованием, что порой свойственно женщинам, чье дыхание стеснено нахлынувшим желанием. Растерявшись, Колен приподнял ее, чтобы взглянуть ей в лицо.

— Возможно ли такое? — прошептал он. Вместо ответа она опустила голову ему на плечо.

Тогда, весь трепеща, он взял ее на руки и понес в глубь пещеры, словно боялся увидеть при свете дня свое ослепительное счастье. Он нес ее туда, где царил глубочайший сумрак, где белый песок был нежен и прохладен. Самый властный из всех человеческих порывов овладел Коленом Патюрелем с мощью потока, сметающего на своем пути все препоны и запреты. Его чуткий ум, железная воля, столь долго державшая в узде плотские желания, — все отступило перед этой разбушевавшейся стихией.

Получив свободу, хмельной от данной ему власти, он предавался любви с неистовством дикого зверя. Он пожирал Анжелику, как изголодавшийся, и все не мог насладиться ее наготой, ее гладкой кожей, мягкими волосами, изумительным пьянящим ощущением ее нежной груди под своими ладонями.

На пределе терпения, после стольких тайных мук, он почти насиловал ее, неутомимо требуя отзыва, не выпуская ее из объятий в минуты отдыха, безмолвный и потрясенный. Его жилистые руки ревниво сжимали ее, словно самое драгоценное сокровище.

Когда Анжелика открыла глаза, в гроте уже сгустился сумрак. Снаружи вечер быстро переходил в ночь.

Она пошевелилась, все еще стиснутая железным кольцом рук Колена Патюреля.

— Ты спишь? — шепнул он.

— Я немножко поспала.

— Ты не сердишься на меня?

— Вы же хорошо знаете, что нет.

— Я ведь грубая скотина, моя миленькая. Ну, скажи мне это прямо… Признайся!

— Разве вы не почувствовали, что сделали меня счастливой?

— Взаправду?.. Ну, стало быть, теперь нужно говорить мне «ты».

— Если хочешь… Колен, не думаешь ли ты, что настала ночь и пора снова в путь?

— Конечно, мой ягненочек.

Они продвигались легко, хотя тропа была почти непроходимой. Он нес ее, она положила голову ему на плечо. Ничто их более не разделяло. Они связали воедино свои подвергавшиеся опасности жизни, угроза и страдание не исходили более от них самих. Колен Патюрель, освободившись от тайного смятения, не метался, будто грешник в аду, из страха выдать себя. Анжелика уже не боялась его сердитых взглядов и диких выходок. Ей больше не придется страдать от одиночества. Когда захочет, она может коснуться губами глубокого шрама, появившегося у него после десятидневной пытки железным ошейником с шипами, который надел на него Мулей Исмаил.

— Осторожней, крошка, — говорил он, смеясь, — спокойно! Нам еще идти да идти.

Он умирал от желания заставить ее прильнуть к нему, чтобы овладеть ее губами, положить на песок под луной, вновь почувствовать опьянение, испытанное рядом с ней. Но ведь надо же помнить, что она ослабела от голода, еще не оправилась от укуса этой чертовой дурацкой змеи. Подумать только, что в то мгновение он напрочь забыл об этом! Какой же он был скотиной!.. Прежде он никогда особенно не задумывался, что женщину надо щадить, но ради этой он научится.

Если бы он мог исполнять ее желания, уберечь ее от всех невзгод! Кликнуть бы, как в сказке, скатерть-самобранку с вкусными блюдами, да чтобы была еще «широкая постель с белоснежными простынями и букетами барвинка по четырех углам», как поется в народной нормандской песне… В Сеуте они пойдут вместе пить воду из того самого источника, что семь лет поил Улисса, плененного очами Калипсо, дочери Атланта. Так рассказывают моряки.

Он шел и грезил наяву. Она дремала, прильнув к нему. Она так устала… А он — нет! Он нес на своих плечах всю радость мира.

На заре они сделали привал. Растянулись на лужайке, поросшей невысокой травой. Они больше не искали укромного жилища, уверенные в своем одиночестве. Их взгляды скрестились. Он уже не опасался ее. Он хотел все знать о ней и мог бы смотреть без конца на лицо утомленной счастьем женщины, опрокинутой на разметавшуюся волну своих прекрасных волос. Очарованный, он упивался восторгом.

— Вот уж не поверил бы, что ты любишь любовь!..

— Я люблю еще и тебя, Колен.

— Цыц! Не надо говорить этих слов!.. Еще не время. Ты теперь лучше себя чувствуешь?

— Да.

— И это верно, что тебе хорошо со мной?

— О, да! Еще как!

— Спи, мой ягненочек.

Лишенные всего, кроме любви, они наслаждались ею в полной мере. Чувство, которое бросало их в объятия друг друга, было таким же властным, как желание выжить. В опьянении страсти они забывали все горести и боли. Это был реванш, взятый у судьбы, живая вода надежды. В самозабвенных лобзаниях им открывалась возвышенная истина: любовь была создана в утешение первому мужчине и первой женщине, чтобы придать им отваги в их тяжком земном странствии.

Никогда еще Анжелика не знала объятий столь большого и сильного мужчины. Ей нравилось садиться к нему на колени, сворачиваться калачиком под защитой его крепкого тела. Сильные руки ласкали ее, и они долго целовались с закрытыми глазами, в тихом, почти религиозном экстазе.

— Помнишь, — шептал он, — как я приказал нашим бедным спутникам, чтобы они и думать забыли… «Она не предназначена никому из нас и никому не принадлежит…» Я сам взял тебя, теперь ты мое сокровище… И я клятвопреступник!..

— Я первая тебя захотела.

— А я ведь тогда сказал это, чтобы самому себе запретить думать о тебе. Уже когда я обнимал тебя в саду Родани, кровь бурлила во мне. Тут-то я и решил поставить заслон. Я говорил: «Колен, ты обязан выдержать, это твой долг…»

— У тебя был такой суровый, неприступный вид!

— А ты никогда не жаловалась. Все терпела, да еще как бы извинялась, что идешь с нами. Я видел и знал все, что с тобой происходило, как тебе было страшно, как ты теряла силы. Я уже тогда хотел тебя нести. Но был договор с товарищами!