Читать книгу "Вся моя жизнь - Джейн Фонда"

Если мне не хотелось рыбачить каждый божий день или не нравилось, что все наши действия расписаны буквально по часам, меня начинало мучить чувство вины. Иногда я предпочла бы просто ничего не делать… просто подумать или почитать. Я хотела признаться Теду, что нахожусь в духовном путешествии, и пригласить его присоединиться ко мне, но для него это означало бы сбросить скорость до уровня, который психолог Мэрион Вудман называет “скоростью души”, а для таких неуемных натур это почти равносильно смерти. Это прекрасно описывает в своей автобиографии Куинси Джонс:

Я всё время куда-то бежал и при этом то и дело натыкался на самого себя, бегущего в обратном направлении, причем и он точно так же не знал, куда несется. Я бежал, поскольку за моей спиной не было ничего такого, что могло бы меня удержать. Бежал, поскольку больше ничего не умел делать. Я думал, что остановиться значит умереть.

Я думала, что это мужская черта, пока не прочла книгу “Мисс Америка изо дня в день”, написанную бывшей Мисс Америкой Мэрилин Вандербур, которую в возрасте с пяти до восемнадцати лет ее собственный отец принуждал к кровосмесительной связи. Она трогательно пишет о том, что люди, рано подвергшиеся насилию (сексуальному, физическому или психологическому), должны всё время чем-то себя занимать, всё время двигаться, чтобы не дать воли чувствам, которые иначе могли бы их захлестнуть. Тед должен был двигаться, чтобы не позволить своим демонам его нагнать. Я сочувствовала ему, но всё отчетливей понимала, что наша жизнь не становится глубже — это просто поверхностное выполнение намеченных планов. Теперь, вступив в свой последний акт, я хотела перестать непрерывно что-то делать и начать быть – затормозить и раскрыться. Тед был на это не способен. Если смотреть правде в глаза, мне кажется, что он этого боялся.

Я понемногу впадала в тихое отчаяние, всё чаще пытаясь забыться во сне. Мне становилось всё яснее, что Тед понимает душевную близость как необходимость высказывать свои потаенные мысли тому, кто ему дорог, хотя на самом деле он высказывал свои потаенные мысли каждому встречному и поперечному. Но выслушать того, кто тебе дорог, – да нет, какое там! Я всё лучше понимала, что вести с Тедом двустороннее общение почти невозможно, если только не говорить с ним о чем-нибудь, что имеет к нему прямое отношение. В его мозгу никакие мысли, кроме его собственных, попросту не умещались. Вообще-то, по некоторым признакам я и раньше об этом догадывалась.

Бежало время; наша совместная жизнь потихоньку бледнела; всё чаще закрывалась мигательная мембрана; я то и дело ловила себя на том, что мысленно веду с Тедом сердитые споры, и изливала душу своим ближайшим подругам. Я бы сказала, что не хочу больше жить по касательной, просто скользить по поверхности. Я хочу жить вглубь. Вечная беготня не оставляет времени для духовного, таинственного, экзистенциального.

Я спрашивала его: “Кто ты, Тед? За всеми твоими успехами, которые на виду у всего мира, за рукоплесканиями и восторгами толпы – кто ты такой?” Я пыталась объяснить ему, что я имею в виду, приводя в пример себя: “Я была актрисой и получала награды, но это лишь мои дела, а не моя сущность. Если бы это было моей истинной сущностью, я страшно тосковала бы теперь, когда это осталось в прошлом”. Я пыталась сказать, кто я, по-моему, на самом деле: женщина в последнем акте своей жизни, которая хочет быть настоящей, полноценной, хочет углубить свою жизнь, пустить в себя душу, раньше порхавшую вокруг в ожидании, когда же ее пригласят внутрь.

Я люблю Теда и всегда буду его любить, и я знаю, что он не понимал меня не от недостатка ума. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было. Ему не хватало эмоционального понимания, что было результатом его детских травм.

Возможно, я смирилась бы с постоянными переездами, если бы не другие мучительные для меня обстоятельства: если бы мне хотя бы иногда позволяли самой распоряжаться своим временем, если бы я могла почаще общаться со своими эмоционально чуткими подругами, детьми, членами моей организации. Наверное, тогда я спокойнее реагировала бы на метания Теда, которые говорили о его внутренней тревоге. Он боится, что, если рядом не окажется свидетеля его бурной деятельности, он просто перестанет существовать.

Затем ко всей моей душевной сумятице добавилось новое непредвиденное обстоятельство – мне предстояло стать бабушкой, и это было чудесно. Ванесса забеременела, и я поняла, что хочу быть рядом и помогать ей всеми доступными мне способами. Тед никогда не жалел усилий на то, чтобы помочь нам с Ванессой стать ближе друг к другу, приглашал ее путешествовать с нами и даже великодушно предлагал ей работу на своей плантации в Авалоне, где она могла бы заниматься тем, что у нее получалось лучше всего, – органическим земледелием. Но когда я сказала ему, что у Ванессы будет ребенок и что я хочу быть ей полезной насколько смогу, он буквально впал в ярость. Видимо, его разозлило мое намерение на какой-то период посвятить себя не только ему одному. Но меня его реакция ошеломила и всерьез огорчила.

Когда срок беременности Ванессы подошел к концу, я сказала Теду, что хочу быть с ней до и после предполагаемой даты родов и мне нужно на это десять дней. Хотя к тому времени он успокоился, ему не хотелось меня отпускать. Но я знала, где сейчас мое место.

Тед вдруг явился, когда у Ванессы начались схватки, чем несказанно нас удивил. Она рожала дома, на ферме Теда под Атлантой, в присутствии акушерки. Теоретически мы, родители, понимаем, что наши дети взрослеют, но всё-таки не можем победить изумление, когда обстоятельства заставляют нас признать, что они переросли нас. Ванесса решила рожать дома, сама подыскала себе хорошую акушерку (законы Джорджии запрещают домашние роды) и подготовилась к возможным неожиданностям, и всё это произвело на меня глубокое впечатление. Она давала мне почитать книги о домашних родах, и мы вместе смотрели соответствующие видеозаписи. Я с грустью поняла, что, подобно многим женщинам, делилась с врачами своим правом на полноценное переживание этого поистине волшебного события. Так я родила Ванессу, а теперь видела, как она делает это правильно, – не в том смысле, что все должны рожать дома, а в смысле ее отношения к делу, полной ответственности и информированности. На всякий случай мы заранее записались в больницу и выучили туда дорогу. Ванесса тщательно составила родильный план (инструкцию, в которой будущая мать передает врачам и сестрам свои пожелания относительно того, как следует обращаться с ней самой и с новорожденным). В частности, она твердо настаивала на том, что ее роды должны быть естественными, а еще потребовала, чтобы младенца не забирали у нее и не кормили никакими смесями.

После рождения Малкольма я провела с ним и Ванессой еще четыре дня. Я гордилась своей дочерью, так мужественно перенесшей роды, и радовалась тому, что помогаю ей в это сложное время. Когда она спала, я часами сидела рядом с ней в кресле-качалке, баюкая Малкольма у себя на груди и напевая ему те самые колыбельные, которые тридцать лет назад пела Ванессе. Ласковый майский ветерок слегка шевелил мебельные чехлы на веранде, и, глядя поверх цветущих кустов кизила и азалии на пруд, где плавали бок о бок два лебедя, я ощущала себя по-настоящему счастливой. Чувства, которые я испытывала, держа на руках этого малыша, сына Ванессы, оказались для меня полным откровением. Малкольм как будто знал шифр к сейфу, где томилась моя душа, и благодаря ему она выпорхнула из заточения на волю. Волны чудесных переживаний омывали меня, подхватывали и уносили так далеко в море новой близости, что вернуться назад было уже невозможно. Наверное, Тед предвидел нечто подобное – вот почему его так расстроило известие о том, что я стану бабушкой.